Няня на месяц, или Я - студентка меда!

Пролог

Декабрь, 27

Ночь, улица, фонарь, аптека…

– …бессмысленный и тусклый свет, Гришаня, – я, отходя от окна, продолжила вслух, присела около стола, дабы оказаться лицом к лицу.

Вздохнула и, положив подбородок на кулаки, печально сообщила:

– Это конец, Гришаня. Мы расстаёмся. Полтора года, полтора долгих и сложных года. Мы многое пережили за это время вместе с тобой, но обстоятельства складываются так, что расстаться нам всё же придётся. Мне жаль. Нет-нет, дело не в тебе! Ты идеальный мужчина, правда! Ты слушал все мои истерики, мужественно терпел моё нытьё, поддерживал меня одним своим взглядом, но…

…но наши пути теперь должны разойтись.

Увы.

– Ты же сам понимаешь, мы слишком разные. Прости.

Я ещё раз вздохнула, а Гришаня…

Гришаня промолчал, продолжил смотреть на меня одним своим глазом, ибо… сагиттальный[1] распил второго не предусматривает.

– Ты не переживай, я тебя не забуду. Поверь, после всего, что между нами было, я никогда не смогу тебя забыть! Тебя, конечный мозг и… эту ночь.

Точнее, если признаваться, то даже не ночь, а спор, следствием которого и стала эта в прямом смысле слова ночь в музее.

Пожалуй, всё же не стоило отмечать сданный зачет по биохимии и выход на сессию в клубе, не стоило пить и не стоило вспоминать одно из занятий по анатомии.

– А помните, как нам Лукич рассказывал, что вечером в музее жу-у-утко, – замогильным тоном протянул в тот вечер мой хороший одногруппник Ромочка.

– Конечно, жутко! Ты прикинь, сколько там покойничков в сумме наберётся, – Лина, наша староста, хмыкнула согласно, добавила, дёрнув плечом. – Ещё и внизу как раз трупная.

– Угу. Их призраки бродят по тёмным коридорам тёмными ночами, ищут нас за каждый оторванный нерв, – Ромочка фыркнул насмешливо.

Опрокинул очередную стопку текилы.

А Лина педантично уточнила, напомнила про один из многочисленных наших казусов:

– И мышцы. Ты Изе разгибатель мизинца оторвал тогда.

– Не Изе, а Израилю Петровичу, – Эль поправил, погрозил грозно, пародируя Лукича, указательным пальцем.

– Да ладно, – Лина отмахнулась, – у семнадцатой он вообще Акинфий Петрович был.

– Да бред это всё, в музее не страшно, – допив залпом последний в ряду шот, я включилась в увлекательную беседу, – мы сколько раз до девяти сидели. Ни фига.

– Ага, – Ромочка оскалился.

Прищурился коварно, чтоб вопрос провокационный елейным голосом задать:

– Там же вообще уютно и хорошо у нас, да, Дашка?

– Да, Ромка.

– Ты ещё скажи, что и ночевать бы там осталась, – Ромка ухмыльнулся.

И да, именно после этой фатальной фразы, опуская подробности, я в общем-то и оказалась на кафедре анатомии, в музее, в одиннадцать вечера.

Пусть на утро Ромочка, протрезвев, и предлагал настойчиво от спора отказаться, но… наивный. Да что такое ночь в музее по сравнению с его согласием писать все рефераты за меня, которые научными работами студентов именуются, до четвертого курса?!

Правильно, пустяки.

Я переночую и спор выиграю.

И угроза дисциплинарного взыскания в случае обнаружения меня не испугает. Мнимые призраки тем более.

Нашли чем пугать, тем более – ну разве я одна?!

У меня тут замечательная компания, приятные собеседники. И есть уйма времени наконец-то рассмотреть все препараты, выучить их местоположение и что где лучше видно к экзамену, дабы точно знать куда вести препода и на чём показывать.

Одни плюсы, как ни крути.

Красота.

Пройдясь в который раз по кабинету, я остановилась около любимых и обожаемых нервов, после изучения которых осталась без своих собственных родных и не менее любимых, и взглядом левое полушарие головного мозга я посверлила.

Вот из-за тебя, с твоими извилинами и бороздами, у меня не три, а два балла по шестибалльной шкале, поскольку все борозды на зачете я найти не смогла, а одни названия нашего препода не устроили.

Показывать надо.

И именно на этом, будь он не ладен, препарате.

Вот чего он мне соседний не разрешил взять?!

Тут гораздо лучше всё видно.

Подхватив рядом стоящую тару, я подошла к окну и свету фонаря и да – вот у нас центральная борозда красненькой ниточкой, а вот gyrus angularis[2] несчастная, кою я отыскать так и не смогла.

– Уметь показывать надо на любом препарате, Дарья Владимировна, – менторский тон нашего дотошного и принципиального я передразнила, повторила почти слово в слово, – что, в операционной также попросишь другой мозг?!

– Дарья Владимировна, у меня что, настолько писклявый голос? – насмешливо и сверх меры неожиданно раздалось за спиной.

И… я вздрогнула, подпрыгнула от этой внезапности, а банка с полушарием выскользнула, полетела медленно-медленно на пол.

Вместе с моим светлым врачебным будущем.

И разбилась, обдавая брызгами формалина, она с ним же.

Всё, это конец.

Феерично-формалиновый.

Я замерла, глядя на осколки и свои уже пустые руки, и секунда растянулась в вечность, в которую я успела с тоской подумать, что о мелькающей перед глазами жизни нагло врут. Лично у меня пронесся неполученный диплом и приказ об отчислении.

И… я всё же обернулась с натянутой улыбкой к Великому и Ужасному, что последний семестр у нас анатомию и вёл, что икал, надеюсь, все ночи, когда я рисунки ему рисовала, и что какого-то чёрта оказался здесь в такое время.

– К-кирилл А-александрович?

Страшная легенда всей нашей группы, всего нашего потока, всего нашего курса и просто института хмуро взирал на меня сверху вниз.

– Что вы здесь делаете?

– А я… я тут… вот…

– Препараты бьёте? – Кирилл Александрович подсказал услужливо, откровенно издевательски, и брови издевательски же он заломил.

– Угу.

Хобби такое или самый экстремальный способ свести счёты с жизнью.

Я ещё не определилась.

Тяжёлый взгляд переместился с моего лица на осколки у моих ног и полушарие, которое я незаметно пыталась успеть задвинуть под стол.