О поездах и экспрессах

О поездах и экспрессах

Экспресс до Восточного летел над тайгой.

Макс глянул на время: до отправления лунного шаттла оставалось ещё несколько часов. «Успеваю…»

Он перевёл взгляд на окно вагона: пейзаж за стеклом казался ненастоящим. Герметичный салон, шумоизоляция; кондиционированный, неприятно искусственный воздух; ненавязчивая музыка с навязчивой рекламой вперемешку. Экспресс двигался настолько ровно, что казалось – он стоит на месте, а окна – лишь экраны, по которым крутят нудное бестолковое кино: покрытые уже желтеющей лиственницей сопки, распадки, поля, фермы, бесчисленные неизвестные городки из стекла и металла, ленты автострад, мосты – и так без конца и смысла.

Припомнилось из далёкого детства…

Старые-престарые рельсы на чёрных просмоленных шпалах. Лето, жара. Аромат трав, замешанный на крепком настое смолы и горячего железа... Запах странствий.

Зелёный обшарпанный вагон раскачивается со скрипом и мерно стучит колёсами по стыкам. Все окна в вагоне опущены, но всё равно жарко. Вдоль прохода летают пушинки одуванчиков.

Он выходит в тамбур. Здесь чуть прохладнее и шумнее. Из-за двери в соседний вагон постоянно доносится мощный металлический лязг, будто там ворочается огромный поверженный на землю рыцарь, закованный в латы.

Дверь вагона, та, что слева, открыта настежь, на пороге сидит, свесив ноги на улицу, здоровенный дядька в расстёгнутой форменной рубашке. Проводник. Одну руку он положил на поручень, в другой держит тёмную деревянную трубку. Он изредка затягивается, выпускает несколько колец, потом смотрит, как они уплывают назад, растворяясь в набегающем воздухе. Глаза его щурятся от солнца, лицо мечтательное, но при этом мужественно-суровое. Это из-за большого красивого (странно, но – так) шрама через всю щёку.

Оглянувшись на хлопнувшую дверь, он окидывает Макса внимательным долгим взглядом.

– Здорово, – говорит он низким, чуть треснувшим голосом. – Присаживайся.

– А можно? – спрашивает Макс.

– Вообще-то нельзя, – дядька щурится на небо, затягивается, выпускает клуб дыма. – Но если не боишься, я разрешаю.

Говорит он медленно, веско. Каждое слово – как отломанный шар от чугунной гантели. Отломил – положил. Отломил второй – положил рядом.

Максу лет двенадцать. Он солидный самостоятельный пацан.
Вроде бы сидеть, свесив ножки, уже не по возрасту. Но, во-первых, нельзя, а во-вторых, можно. В-третьих, хочется.

Он осторожно опускается рядом с проводником. Порог, до белого металла отполированный тысячами ног, слегка обжигает – нагрелся на солнце.

– Садись, садись. Тут чисто, я протёр.

Состав едет грузно и не спеша: впереди разъезд, и перед ним поезд еле крадётся.

– Такие, брат, дела, – складывает три чугунных шара проводник. – Горн.

– Макс.

Поезд дёргается; Горн, зажав трубку в зубах, кладёт тяжёлую руку Максу на плечо.

– Придержу-ка тебя от греха подальше. Далёко едешь?

Как на самом деле звали того проводника? Время стёрло имя; «Горн» – из книжки про благородного пирата – пришло на ум как-то само собой. И куда они ехали тогда? Не вспомнить… Может, на море? Да нет, вряд ли, это ведь был не скорый, а какой-то местный захолустный поезд… Поезд недальнего следования.

– Это лучшее место на дороге. Тишина. Травы по пояс… А вон там, у леса – колодец. Каждый раз еду и думаю: вот бы в отпуск сюда. На недельку.

– Не получается? – понимающе говорит Макс.

– Может и так. А может, просто не хватает решимости плюнуть на всё, – Горн вздыхает, дымит трубкой.

Потом они долго молчат, смотрят, впитывая свет, запах лета и дороги, стук колёс, настроение…

«Да… Это были поезда. Настоящие. А что они вспомнят через пятьдесят лет?» – Макс поднял глаза на молодых соседей: смеющихся, громких, азартных…

Что-то ведь вспомнят?