Об одной глупости

Об одной глупости

– Это началось буквально через пару дней как девочки…пошутили, – у миссис Векман голос был полон кристального изумления, как подобает человеку, который столкнулся с какой-то ужасной несправедливостью и всеми силами пытается понять как же так вышло, чтобы с ним или с его близкими случилось подобное?

Вот только меня не проведёшь.

– Пошутили? – уточняю я. – Вы это так называете?

– Все в юности увлекаются подобным! – тут же огрызается миссис Векман. Она напугана, но она чувствует себя обязанной защитить свою дочь и сейчас, хотя защищать её надо не от меня и не от моих вопросов, а от собственной глупости. – Мы все интересуемся в определённый период необъяснимым. Я сама…

– Ваша дочь призывала духа на чёртовой доске! – перебиваю я, для убедительности тыкая пальцем в давно ослабелое тело девушки.

Она юна. И когда-то, килограмм пятнадцать-двадцать назад она была красива. Но теперь, когда её жрёт неупокоенная сила, от красоты ничего не осталось – кожа посерела и стала походить на бумагу, руки пошли шершавыми круглыми пятнами, сама она худа до неестественности. И врачи, к которым всё-таки эти люди обратились, уже развели руками – истощение и всё тут. Ни паразитов, ни опухолей нет, а вес уходит. И будет уходить, потому что не надо лезть куда не надо.

Строго говоря, это и не профиль нашего агентства. Мы работаем с призраками, которые не могут уйти в свой покой, за пределы нашего мира – кто из мести, кто от страха, кто просто заблудился, а здесь явно другая сила. Но Волак очень просил меня взглянуть, пообещал даже дать выходной, а у нас, как известно, невозможно добиться двух вещей: выходного от начальства и здравомыслия от живых клиентов.

Впрочем, живые меня и не интересуют. У живых куча возможностей и отступлений за помощью: врачи для тела, ума и души, друзья, близкие, путешествия и карточки постоянных покупателей в винные магазины. А у призраков наше захудалое агентство.

Но выходной мне нужен. А ещё больше нужно, чтобы Волак повысил меня. подумаешь – с живыми не схожусь! Зато хорошо схожусь с мёртвыми, а это в нашем деле вернее!

– Это была просто шутка! – миссис Векман знает что я права. На самом деле, она и сама напугана до чёртиков. Правильно, пусть боится.

– Хороша шутка, – мрачно напоминаю я. – Очень смешная. Анекдоты, по сравнению с нею, прошлый век.

– Мы не хотели…– стонет несчастная девушка, она чувствует вину и ещё боль. Ей больно лежать из-за нехватки веса, больно ходить и больно сидеть. И есть уже тоже больно.

– Элис! – миссис Векман тотчас вздрагивает от голоса дочери, – девочка моя, всё будет хорошо.

Я молчу. Не будет. Уже не будет. Потому что даже если я включу на максимум свои способности и из кожи вылезу, чтобы прогнать то, что явно сильнее неупокоенной души, раз так легко жрёт живое ещё тело, то всё равно: вред, доставленный юной Элис, даст о себе знать.

– Вы поможете? – миссис Векман замечает что я молчу и смотрит на меня с надеждой матери, самой чистой и самой искренней.

Что-то почти ломается во мне и хочет дать ей хоть отголосок веры, но я побеждаю эту тень и отвечаю честно:

– Я не могу обещать.

Кто-то говорит, что сам настрой на выздоровление – это уже путь из болезни. Но тут нет болезни. Тут есть дурость и злая сила, которая через эту дурость полезла.

– Девочки лишь играли, – повторяет миссис Векман очень тихо. – И Элис…почему Элис? Почему оно выбрало её?

Прорывается! А я ж думала когда это придёт? Да, их было две – две закадычные подружки Элис и Джен, они на пару распотрошили упаковку для «вызывающей» доски, купленной на местной барахолке за копейки, хихикая и толкая друг друга локтями поставили стрелочку, заливаясь от хохота и трепеща предвкушением (а вдруг сработает, а?) придумывали вопросы.

Но вот держала свои руки на стрелочке Элис. И когда стрелочка дёрнулась под её ладонями, сама собой повернулась, Джен, державшая руки сверху, решила, что Элис её пугает. А та не пугала.

И теперь Элис больна. Она стала проводником неупокоенной силы, а Джен… та отделалась испугом. Ну и чувством вины. И миссис Векман очень хочет, чтобы выходило наоборот, потому что нет хуже кары, чем бессилие перед болезнью и таянием своего ребёнка.

Но пути в прошлое нет. Есть лишь слепое настоящее, в котором за глупость приходится платить. Спрашивается – чего тебе не сидится? Зачем хочешь знать то, что тебе не открыто? И добро б ещё подручным чем гадали да шутили, тут всё меньше шансов на зацепление злой силы, ан нет! Зачем нам веревочку крутить на пальце, зачем в кофейную гущу заглядывать, когда можно непонятную доску, испещрённую буквами, расписанную странными значками в качестве шутки попробовать?

Тьфу!

– Чего хоть спрашивали? – я не хочу знать ответ, но я хочу уйти от истерики миссис Векман, которая копится в ней уже давно. Она сильная женщина, она не позволяет себе рыдать перед дочерью или перед врачами, которые как один разводят руками. Она верит, что всё наладится и я даже уважаю её за эту веру и силу.

– Про Маркуса…– Элис больно говорить, горло у неё сохнет постоянно и мать, отозвавшись на невысказанную просьбу, тотчас подает ей стакан, бережно придерживая голову, поит её.

Водой, которая будет отдана не ослабелому организму, а той твари, что к нему прибилась, выйдя из потустороннего мира, но не из призраков.

На самом деле, уже тут я бессильна. Но Волак просил посмотреть что там такое. хотя бы ради любопытства, и я остаюсь, стараясь не выдать на лице своём всех эмоций. Маркус! Что, во имя всего святого, такое Маркус и стоил ли он хоть каких-то мучений? Люди! Какие же…

Какие? Недальновидные? Глупые? Насмешливые перед неизведанным? Самонадеянные? Да всё сразу.

– Отойдём? – предлагаю я миссис Векман.

Она кивает, бережно укладывает лёгкое, до ужаса невесомое тело дочери на подушки, выходит со мной. Я замечаю, что Элис сразу закрывает глаза – она не спит, нет, она всё время пребывает в полудрёме. Голодной полудрёме.