Обещанная зверю

Глава 1. Ян

— Не отпускай меня, пожалуйста… слышишь?

Я распахнул глаза и еще долго смотрел в потолок перед собой, не совсем понимая, кто я и где. Чтобы прийти в себя, пришлось проморгаться и рывком сесть в постели. С усилием потереть глаза так, чтобы перед ними за закрытыми веками заиграли искры.

В эту ночь она снова снилась мне. Но не так, как прежде…

Я больше не бежал за скорой, сбивая босые ноги в кровь по острой ледяной корке, покрывавшей асфальт. Я стоял на месте, ища взглядом ее хрупкий силуэт в утреннем тумане. И будто бы видел… видел очертания ее лица, каждая черточка которого была навеки запечатлена в моей памяти.

Маленький чуть вздернутый нос, усыпанный веснушками, пухлый бантик вечно искусанных вишневых губ и глаза… Большие, печальные изумрудно-зеленые глаза, с такими длинными темными ресницами, что когда она их закрывала, те едва не касались щек.

Вита.

Моя жизнь, которой больше нет.

Это мое проклятье и благословение, снова и снова видеть ее во снах. Она приходит ко мне и просит сберечь ее. Не отпускать. Как тогда, в тот последний день. Столько лет прошло, а я все еще помню, как накануне ада касался вишневых губ кончиками пальцев. Как обнимал хрупкие плечи, вдыхал свежий аромат ее волнистых светло-русых волос и шептал в макушку, что мы будем вместе сейчас и навсегда.

Я солгал. Ей и себе. Обманул доверие, предал… Потому что должен был знать уже тогда, в свои шестнадцать, что счастье - это не для нас. Не для жалких оборванцев, пережеванных судьбой и выплюнутых на обочину жизни.

Любовь? Нежность? Смешно!

Мне стоило понять, что все это не для меня еще в раннем детстве. Ведь любовь - это яд. Наркотик, который, попадая в кровь однажды, начинает разъедать тебя изнутри без новой дозы.

И каждый год моя ломка становилась сильнее, чем ближе был тот день, когда я потерял Виту. Потерял свою жизнь. Я уходил в себя. Забивался в самый дальний угол своей холостяцкой берлоги. Забивал на работу, контракты, обязательства. Напивался и спал, надеясь не видеть снов… нет.

Надеясь снова увидеть ее, хотя бы во сне...

Самые жестокие дети - те, кто успел узнать, что такое любовь, но был ее лишен.

В отличии от многих в моем детском доме, у меня когда-то была нежная, любящая мать. Я и сейчас помню ласку ее рук и тепло, которое разливалось по телу, когда я видел ее улыбку. Улыбку, которая исчезала, когда домой возвращался отец.

Он запрещал ей "все эти бабские штучки", потому что хотел воспитать из меня настоящего мужика. Я слабо представлял себе, что он имеет в виду, ведь все его “воспитание” сводилось к побоям и унижению. За то, что не так посмотрел, за то, что не так ответил, недостаточно быстро сделал то, что сказано.

Мама была слишком мягкой и запуганной, чтобы уйти от него. Вечно недовольного жизнью, пьяного, винящего всех вокруг в своих неудачах. Включая ее.

А она молилась о том, чтобы он изменился и все надеялась на божью волю.

Видимо ту самую, по которой я все еще не могу забыть ее разбитую голову и остекленевший взгляд в никуда. Мой ублюдок отец просто забил ее до смерти после очередной попойки с друзьями, а я не мог даже пошевелиться, чтобы помочь ей из-за переломанных ребер.

Да… как и Вита, она тоже умерла из-за меня.

Хотела защитить от отца, когда тот принялся бить меня, решив, что я слишком дерзко посмотрел на него.

А я действительно так посмотрел. С презрением. С невыразимым отвращением. На пропахшего дешевой выпивкой и блевотиной человека без будущего - я видел его насквозь, несмотря на то, что мне было только шесть. Я видел кучу грязи и сального, пропотевшего тряпья на месте существа, считавшего себя человеком высшего сорта.

Должно быть, так было предопределено судьбой?

Матери черный полиэтиленовый мешок, ему каменный, с пожизненным видом на тюремный двор, а мне мусорный пакет, в который уместились все мои вещи.

Но и их у меня забрали, едва я пересек порог чертового детдома.

Я попал отнюдь не в самый лучший. Грязь. Голод, потому что жрать помои, которыми нас кормили, можно было только после недели натощак. Безразличие воспитателей, отчаянная жестокость брошенных на произвол судьбы детей. Многие не доживали в этом аду и до четырнадцати - скалывались, вскрывались, снюхивали от клея мозги, становились инвалидами после драк или откровенных побоев и издевательств сверстников.

Но не я.

Я заставил себя уважать. Отцовская наука помогла, а точнее годы издевательств и иммунитет к ним. Меня не трогали, а некоторые и вовсе боялись. В крысином королевстве, в которое меня забросила жизнь, я стал кем-то вроде короля. Потому что научился наконец принимать жестокость как должное. Наверное, отец гордился бы успехами сына, узнай он о них.

Но мое царствование длилось не долго.

В пятнадцать лет я влюбился.

Ей было всего одиннадцать и она, потерянная и напуганная, жалась к стенам в коридоре, боясь поднять свои большие зеленые глаза. Откровенно не понимая, что делает здесь, среди маленьких озлобленных зверят, которые очень скоро пополнят ряды преступников, бездомных наркоманов и алкашей или покойников.

Родители Виты были хорошими людьми. Они даже в автокатастрофе погибли не по своей вине. У водителя фуры на встречной заклинили тормоза и он не смог справиться с заносом, вытолкнув их машину с моста прямо на железнодорожные рельсы.

И тем более не их вина была в том, что во всем мире у маленькой Виты не осталось родственников, готовых приютить сироту.

Вита была самым чистым из всего, что меня окружало. Я хотел быть ее защитником, ее рыцарем и самым верным другом. Только она давала мне надежду на то, что где-то там, за порогом детского дома, меня ждет яркий свет, а не непроглядная тьма. Я верил, что дерьмо, в котором мы оказались волею судьбы - временное. И она мне верила тоже.

Мы часы напролет говорили о жизни, делились друг с другом теплом своих воспоминаний. О мамах, сахарной вате, съеденной на колесе обозрения, свечах на именинных тортах, новогодних подарках и ожидании чуда…