Обо мне радуйся

Глава 1

Москва. Весна 1612

Наталья туго метала косу, глядя в малое оконце на главку церкви, да ждала дурных вестей. И не с того, что упредили, а с того, что сердце шептало – быть беде. Прошлой ночью сон видала, чудной и жуткий, оттого очнулась и подскочила на лавке да долго еще молилась на икону, какая досталась ей от матушки, просила уберечь от напастей. Чуяла боярышня, что сон в руку, что вскоре жизнь ее повернется, да неизвестно еще каким боком: плохим иль навовсе страшным.

Будто по думкам Натальи послышалось глухое буханье двери, а послед в горницу вскочила щекастая девка: глаза по плошке, коса разметана.

– Наталья Лексевна, боярин кличет!

– В злобе? Иль просто куксится? – Наталья, встала с лавки, оправила нарядный шитый летник* и уготовилась принять свою участь, надеясь на Господа и малость – на себя.

– В злобе, боярышня, как есть в злобе, – девка глядела жалостно. – У тебя вон давешний синяк еще не сошел, а нынче нового жди. За что ж он тебя так? И ведь некому за сироту вступиться.

– Не скули, Матрешка, – Наталья и бровью не повела. – Не убьет же, не покалечит. Вдарит для острастки. Не впервой.

– Натальюшка Лексевна, лебедь наша белая, ты стерпи. Ну что ж теперь-то, – Матрешка утешала, как умела.

Боярышня собралась уж за порог, но остановилась и обернулась к сенной девке, разумея, что ее доля куда как отраднее: на подворье бояр Аксаковых челядь не секли, не наказывали.

– Матрена, поучаешь меня? – Наталья бровь изогнула гордо. – С чего бы?

– Так я... – девка потупилась, видно, вспомнила с кем говорит.

– О себе думай, мое – мне оставь.

– Прости, Наталья Лексевна, не серчай.

Наталья вздохнула глубоко, метнулась взором к матушкиной иконе, после перекрестилась и шагнула вон из горницы.

Шла по богатому терему*, слушала, как шепчутся по углам бабки-приживалки, как читает нараспев Часовник* боярская дочь Анна, спотыкаясь на всяком слове. Видела за приоткрытой дверью горницы боярыню Татьяну, вторую жену Василия Аксакова, полную, мягкотелую и вечно недужную, а рядом – двух девок, что махали над ней широкими платками: весна случилась ранняя, а топили в дому, как в лютую зиму.

Свернула Наталья к лестнице, спустилась на мужскую половину и прижалась к стене, пропуская ражего Бориса Аксакова, хозяйского сына. Послед привычно выпрямила спину, глядя в пол, как и положено девице.

– Наталья, здрава будь, – кинул слово Борис. – Жена моя привет тебе прислала и гостинец. Передал челядинцу Мишане, так ты забери. И не бойся ничего, отец гневливый, но не бездушный. Прости его, служба донимает, вот он и лютует.

– Дай тебе бог, – Наталья урядно поклонилась и посмотрела в темные глаза Бориса. – Боярыне Елене привет от меня. Знала бы, что в гости будешь, так и ей бы подарок уготовила.

– Наташа, – Борис качнулся к боярышне, – отец велел трогаться из Москвы, резня грядет.

– Да как же? – Наталья вздрогнула. – Только отстроились после пожарища и снова беда?

– Иного бойся, – Борис нахмурился, грозным стал. – Зря от меня нос воротила, зря отлуп дала. Теперь отдадут тебя полоумному Ваньке Морозову. Дура ты, Наталья.

– Борис Василич, отойди, близко ты, – боярышня едва в стену не вжалась, но глаз не отвела, зная, что не время быть бессильной. – Ты грешить меня сманивал. За что ж ругаешь? За то, что против Бога и уряда не пошла?

– Любила б, согрешила, – Борис склонился к ней, задышал часто. – Чем я тебе не хорош? Жила бы в своем дому, при злате, при нарядах, пусть не женой, но любой. Холил бы тебя, лелеял. Что смотришь? Зачем тревожишь меня опять?

– Отойди. Не любила и не полюблю, вот и весь мой сказ, – Наталья смотрела прямо, говорила тихо и словам своим верила.

Поверил и Борис, потряс головой, будто морок с себя скидывал, отвернулся и пошел уж было по сеням, но остановился:

– Отчего? Так плох я?

– Не плох, – правду молвила, – а меня хотел дурной сделать. Скажи, Борис Василич, любил бы, если б я честь уронила и стыд отринула?

– Красивая ты, – вздохнул чужой муж. – Но иное в тебе покоя не дает. Духом уж очень крепка. С виду лебедушка, а не своротить, ни испугать. Да и сам я кругом виноват: донимал тебя, проходу не давал. Ненавидишь теперь.

– Не туда смотришь, Борис Василич, – Наталья качнулась к нему. – Жена тебя любит, о тебе радуется, а ты не замечаешь. То дар божий, так не отталкивай его, прими и счастлив стань.

Он не ответил, ожег горчим взором и ушел, оставил боярышню одну в сенях. Наталья сгорбилась вмиг, выдохнула и кинула муторный взгляд в оконце, в какое всегда смотрела прежде, чем войти к дядьке Василию. Там за толстым стеклом виднелись маковки собора Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву*, да малая рощица, какая уж укуталась зеленой дымкой, ожидая погожих дней, а за ними – и красного лета.

– Господи, не оставь заботой, – взмолилась боярышня. – Убереги от беды, защити, не отдавай в жены полоумному.

Высказала оконцу, да и задумалась. Вспомнила мечты свои дурные про то, как покинет постылый дядькин дом, как уйдет далече, чтоб найти место, куда ни человек, ни зверь не доберутся, и засияет там чистый божий свет, заотрадит жизнь и душу успокоит.

– Наталья! – Грозный окрик дядьки смахнул тоскливую пелену с глаз боярышни и заставил торопиться.

– Иду, дяденька, – вмиг подобрала подол богатого летника и метнулась к большой горнице, толкнула дверь и перешагнула через порог. – Здесь я.

– Ах ты, коза безрогая! – боярин замахнулся ударить. – Где скачешь?! Я ждать тебя должон?!

Наталья и не подумала отступить, в глаза дядьке глядела без опаски:

– Василий Петрович, ты руку-то опусти, чай, не бездельничала, по делам твоим хлопотала.

– Ты! – Взор боярина заволокло яростной пеленой, шея побагровела. – Ты кто есть такая?! Боярышня без роду, без племени! Ключницей заделалась, так все теперь можно?! Воли много взяла!

– Так сам и дал, – Наталья уж давно привыкла к крику, не пугалась и знала, что сказать в ответ. – Три зимы тому. Забыл, никак?