Обручённые Венецией

4.8. "Сегодня я — покорный слуга самой императрицы"

В этот день Каролина, с самого восхода солнца объятая энтузиазмом и нетерпением, напевая жизнелюбивую мелодию, принялась прихорашиваться к предстоящему торжеству. В преддверии бала досталось всей прислуге, задействованной в приготовлении новоявленной госпожи к такому знаменательному событию. И немудрено, что Урсула на дух не переносила гостью сенатора: эта Диакометти одним своим появлением буквально зашевелила палаццо, заставив едва ли не самим стенам прислуживать ей.

До ее появления во владениях Фоскарини челядь привыкла двигаться со скоростью сонной мухи: частые отъезды хозяина и его длительное одиночество не требовали к себе особого внимания. Но как только в доме появилась эта странная синьорина с озорным блеском в глазах, горящим беспечной любовью к жизни и неустанным желанием двигаться, как вся прислуга в доме Фоскарини встрепенулась и принялась выполнять те непосредственные обязанности, которые, собственно, ей и должно. Особенную властность синьорины прислуга заметила после возвращения господ из города Местре, что было крайне непонятным для сенаторской свиты. Помимо этого, Каролина была крайне требовательной ко всему, за что бралась, и того же требовала от прислуги. А это и вовсе усложняло обстановку во дворце.

И в этой суматохе труднее всех приходилось Паломе, которая не могла доверить кому-то из слуг наиболее ответственные задания, поручаемые ей синьориной. Но кормилицу необычайно радовало такое оживление, поскольку именно это напоминало ей о прекрасных временах службы в палаццо да Верона.

Но в это утро Каролина не стала нагружать старуху приготовлениями ее образа: локоны ей укладывали венецианские мастера по требованиям дамской моды Светлейшей. Платье ей помогли надеть служанки. Палома только контролировала весь процесс, временами подскакивая с удобного кресла, в которое насильно усадила ее Каролина, велев даже не шевелиться.

Вошедшие в моду оттенки синего уже насыщали гардероб Каролины, но сапфировый цвет, цвет глубокого ночного неба, она видела впервые. Все те сине-голубые оттенки, что ей приходилось использовать раньше, теперь казались ей какими-то невзрачными в сравнении с тем, что ей смогла предложить Венеция.

И Каролине хотелось придать больше легкости своему шедевру, невзирая на то, что мода требовала тяжелых тканей. Синьорина упорно отказывалась от того, что предлагали ей сегодняшние портные. И все потому, что на ее хрупкой фигурке такие сукна в исполнении придуманной ею модели будут смотреться слишком громоздко.

Именно поэтому в модели праздничного наряда она предпочла использовать больше шифона, гармонирующего с атласом и гипюровыми вставками на лифе. Причем атлас, исписанный серебристыми венецианскими узорами, она выбрала богатого, насыщенного сапфирного оттенка, а шифон, мягко спадающий тоненькими складками поверх юбки и собранный с двух  ее сторон в два изящных шлейфа, был нежнейшего лазурного оттенка.

Она решительно отказалась от массивных рукавов и популярных «фонариков», поскольку предусмотрела, что сегодня в этом виде будет половина венецианского общества. Ей хотелось выделиться из всех, при этом отдавая дань модным элементам, но в то же время внося в свой шедевр нечто исключительно личное, касающееся только ее вкуса.

Кричащую откровенность полукруглого декольте Каролина таинственно скрыла под густым серебристым гипюром, что нельзя было назвать вульгарным, скорее изысканным.

Волосы Каролина потребовала собрать на макушке и лишь несколько локонов спустить ей на плечи, чтобы они естественно падали и «летели» при ходьбе, развеваясь по плечам. Она уже давно отметила про себя бледность венецианских дам: в этой державе к косметике имели доступ лишь куртизанки. Но Каролина проявила наглую инициативу и слегка, крайне естественно, попросила наложить легкие румяна, а губы подвести естественного цвета кармином.

Палома, осмотревшая свою госпожу с ног до головы, тихонько прослезилась, стараясь отвести взгляд, дабы не рассердить ее. Наверняка облик синьорины несколько вопиющий, как для христианского общества, приветствующего безликих женщин, облаченных в скрывающие их красоту наряды, сумеет раздразнить самолюбие венецианских аристократок. Однако саму Каролину это мало занимало, и она буквально светилась, излучая вокруг себя ореол радостного ликования: результат превзошел все ее ожидания. «Прелестно... просто великолепно...» — шепот прислуги синьорина слышала, воспаряя в небеса от счастья.

— Чего же можно ждать, когда вы сами будете невестой? — со слезами на глазах причитала Палома. — Видели бы герцог с герцогиней...

Женщина тут же зашлась плачем, и Каролина недовольно нахмурилась и, не желая портить себе настроение, намеревалась отправиться в гостиную, где с нетерпением ее ожидал Адриано.

А сенатор не находил себе места. Это и замечала Урсула, старавшаяся обхаживать его, как могла. Но он лишь с недовольством отзывался на ее предложения чего-то выпить или же чего-то съесть. Все это было невероятно неуместным и пустым в сравнении с тем, что он замышлял на сегодняшний вечер.

 — Урсула, ты отправила приглашения семье Армази, как я велел? — спросил Адриано сухим и подавленным голосом.

— Да, ваша милость, — покорно склонила голову перед ним служанка.

— Вы все приготовили к вечеру?

— Да, ваша милость.

— Не забудьте направить гондолу с носильщиками, чтобы встретить Матильду. — Да, ваша мило...