Обязательно сбудется

Обязательно сбудется

Неужели, скажи, была
В жизни страсть, о которой пелось,
Чтоб в объятьях, сгорев дотла,
Воскресать уже не хотелось.
Чтоб увидев всего лишь взгляд,
Отражаться в глазах до боли
Под задумчивый звездопад,
Растворившийся где-то в поле.

Александр Кунин

“Славная женщина, Альбина”, – восхищался Макар Степанович, глядя, как немолодая уже рыжеволосая женщина в развевающемся на ветру длинном белом платье в крупный горох левой рукой поддерживает на голове, чтобы не унесло в море, соломенную шляпку, а правой посылает стихиям воды и воздуха страстную мольбу непонятно о чём.

На глаза мужчины навернулись слёзы, которые он с трудом сдерживал.

– Ты слишком близко подошла к обрыву, девочка, не упади, я это не переживу. Дай хоть поддержу. Голова может закружиться, порыв ветра, мало ли чего может случиться. В нашем возрасте…

– Не желаю слышать про возраст. У женщины нет возраста. Есть настроение, темперамент, характер, энергия желаний и влечений. Должно быть уважение к себе: благоразумие, достоинство, красота, грация, пластика. Помолчи минутку, не мешай прощаться с морем, с осколками счастья, Гордеев. Стой там, не подходи. У меня к мирозданию есть не только претензии, но и просьбы. Очень личные, между прочим, просьбы.

– Альбиночка, солнце моё, ты не похожа на человека, который верит в магию ветров, в мистические практики, мандалы, пробуждение кундалини, в просветление и космическое сознание. Эти просьбы… я ведь догадываюсь, какие именно, могла бы высказать лично мне. Я ведь правильно понимаю?

– Это другое, Макар. Ты не в теме. Для того чтобы разговаривать со стихиями нужно быть как минимум романтично настроенной женщиной, ещё лучше – влюблённой .

– Отчего же, душа моя ты лишаешь мужчин права иметь способность чувствовать состояние и мысли человека, который неожиданно стал дорог?

– У нас ещё будет время поговорить о психологии и философии. Я уезжаю не сегодня. Впереди ночь. Наша с тобой ночь, Гордеев.

– Последняя, Альбиночка, ночь.

– Правильнее будет сказать, крайняя. Никто не знает собственного будущего. Мы вообще мало в чём осведомлены: о себе, о Вселенной, о том, почему мы живые, одушевлённые, а море и ветер… какие они… что такое жизнь?

– Дай знак, любимая, пообещай…

– Никаких клятв, Макарушка. Ты женат, это приговор для нас обоих. Не в моих правилах рушить семьи.

– Но… мы ведь можем встречаться тайно.

– Могли бы… наверно. Но… в себе я уверена… почти уверена, да мне и отчитываться, собственно, некому. А ты… я ведь вижу… прости, ты искренне влюблён, кто знает, возможно, впервые в жизни. Но при этом имеешь обязательства. Перед детьми, перед супругой, с которой прожил половину жизни. Твоё состояние: желания, мысли, легко прочесть… по поведению, по глазам. Не умеешь ты притворяться, Гордеев, поэтому, не стоит испытывать судьбу. Пусть в памяти останутся обо мне только светлые воспоминания.

– У меня… не очень хорошая память.

– Я имела в виду совсем иную память. Эмоциональную, ассоциативную. Рыжий цвет волос, зелёные глаза, красные горошины на белом фоне, солёный с привкусом ягод вкус поцелуя, аромат, который вдыхал у меня между ног. Услышишь, как Олег Анофриев поёт – пока на месте ничто не держит, и не наскучил мир этот мне; пока ночами, пускай всё реже, но я летаю ещё во сне. И солнце всходило, и радуга цвела, всё было, всё было, и любовь была. Пылали закаты, и ливень бил в стекло, всё было когда - то, было, да прошло. Прошло, Макар Степанович, почти закончилось. Осталась одна… последняя ноченька. Призрачно всё в этом мире бушующем, есть только миг, за него и держись. Есть только миг между прошлым и будущим, uменно он называется жизнь! Давай не будем менять правила. А сейчас отойди подальше, дай сосредоточиться.

– Почему же последняя, Альбиночка. Клянусь…

– Я просила помолчать. Пожалуйста, Гордеев, это совсем не сложно. Несколько минут, и я твоя.

– Если бы моя! Почему жизнь так несправедливо устроена… почему! Ведь у нас всё по-настоящему: музыка, нежность, влечение. Давно забытые ощущения. Даже неприличные, казалось бы мысли и действия, в моём сегодняшнем понимании целомудренны, чисты. Что, скажи, непристойного, безнравственного, в том, что я непрестанно хочу видеть обнажённое тело любимой женщины, прикасаться к нему, впитывать божественный аромат твоего и своего желания? С тобой наедине меня не смущают откровенно бессовестные позы, вызывающе вульгарные действия, примитивные, оскорбительно откровенные желания и соблазны, странное для человека, двадцать лет живущего в браке, поведение сознания и тела. Даже имя твоё, произнесённое про себя, вызывает сказочное томление, до невозможности сладкие судороги, и продолжительное чувственное послевкусие.

– Впечатлительный ты мой. Наговорил всякого разного, возбудил. Как тебе не а-я-яй! Охальник, прелюбодей, коварный обольститель. Во-он там, видишь, сосна на обрыве. Сорви для меня шишку. Я её на тумбочку у кровати поставлю, чтобы вспоминать эти дни. Пока ходишь, успею с ветром договориться.

– У меня для тебя кое-что более интересное приготовлено. Но это сюрприз.

– Сгинь, кому сказала. Сюрприз, само собой, а шишку всё же принеси, я ведь и обидеться могу.

В лучах заходящего солнца Альбина выглядела не лучшим образом. Сумеречный свет безжалостен к увядающей красоте. Гордеев, однако, не замечал возрастных изменений, он парил в потоке сентиментальных романтических иллюзий. Воображение раскрашивало облик любимой женщины в яркие тона.

Он до сих пор был под впечатлением. Всего несколько минут назад Макар держал эту удивительную женщину за талию, нашёптывал на ушко такое, отчего и его, и её тоже, лихорадило. Горячие волны мягко пробегали по телу, останавливались внизу живота, заставляя ускорять дыхание и пульс.

Скажи ему две недели назад, что может произойти нечто подобное, он бы улыбнулся.

“Любовь, развлечение для молодых и шустрых”, – уверенно считал Гордеев, –“в сорок лет нужно думать о том, чтобы не развалиться раньше времени. Желания, тем более интимное влечение, требует затрат слишком большого количества жизненной энергии. Супружеский долг раз в неделю, это предел возможностей. Невосполнимые ресурсы организма необходимо экономить”.