Одарённая нечисть

Глава пятая, в которой оказывается, что у Живки нет причин ненавидеть лесавку

Свой первый рассвет в питомнике я благополучно умудрилась проспать – есть у меня такой недостаток: соня я страшная! Отец вечно надо мной посмеивался и дразнил. С людской-то школой проблем не возникало – там затемно вставать только по зиме приходилось, да и то для лесных это не рань. А вот подняться до солнышка в июле, когда самый сон, мне в родном лесу никогда не удавалось. От мысли, что в питомнике я очень быстро приобрету репутацию злостного «опоздуна», делалось не по себе уже с вечера.

Проспи я ещё с четверть часика, и на поляну можно было бы вовсе не ходить. Шишига на мой счёт вполне определённо высказалась. Но из сладких сонных грёз меня вырвали достаточно грубо и бесцеремонно, зато действенно. Разгоняя всякую сонливость, на мою голову обрушился ледяной водопад. Я взвилась над лежанкой, увидела, что за окном уже светлеет, и в мгновение ока внырнула в разбросанную с вечера одёжку. Кто был этим благодетелем, я так и не поняла, но судя по тому, как веселилась парочка кикимор, потешаясь над моим жалким видом, мне крупно повезло, что новичков везде и всюду принято встречать проказами. А не то стала бы я в два счёта бывшим новичком.

Чтобы добраться до места общего сбора, мне даже не потребовалась помощь клубочка. Десятка полтора весело гомонящих питомцев уверенно двигались в одном направлении, так что оставалось лишь присоединиться. Как ни странно, ни Ньярка, ни Лешек с Блажеком мне на глаза не попались, зато мелькнула одна знакомая флейта, залихватски торчащая из скрученных в пучок зеленоватых волос. Оказалось, хозяйка пучка, а заодно и флейты, тоже меня помнит:

– О! – в грудь упёрся чуть кривоватый палец с остро заточенным ногтем (с таким оснащением по деревьям хорошо лазать, а не на флейте играть). – Где я тебя видела?

Я честно призналась где. Живка (кажется, так её называл Блажек) радостно кивнула:

– Точно! Значит, нормально всё, лешие кого попало в хату не приглашают. А ты как к злыдням относишься?

Вот это поворот. Так и захотелось сострить, что к злыдням я не отношусь. Эта беспомощная шуточка пришла на ум, потому что ситуация, как ни крути, выходила патовая. Сказать, что я злыдней на дух не выношу и даже упоминаний в разговоре этого племени не терплю, значило бы оскорбить в лучших чувствах влюблённую в злыдня кикимору. Уверять, что отношусь терпимо, тем более не стоило – и подозрительно, и ненужную ревность могла возбудить. Да я уже и сама не могла бы сказать, как именно я отношусь если не ко всем без разбора, то к одному определённому злыдню точно. Отчего-то ночная встреча оставила двойственное впечатление: меня поразило, с каким достоинством он вёл себя в довольно-таки унизительной ситуации, но в то же время его резкость и непонятные манипуляции с моим зрением вызвали желание держаться от злыдня подальше. Поэтому я неопределенно передёрнула плечами, дескать, а как я к ним должна относиться. Но Живку не особо мой ответ интересовал, так что все терзания были напрасны. Ей просто хотелось поговорить с кем-то, кто согласился бы слушать.

– Ты понимаешь, – горячо зашептала она, цепко ухватив меня под локоть и оглядываясь, не прислушивается ли кто, – Сьефф, он же особенный. Он… – тут кикимора закатила глаза и несколько мгновений только блаженно улыбалась, – он такой умный, он не такой, как все, только этого никто не понимает, все думают, раз злыдень, ему положено прочей нечисти сторониться. Он здесь вроде смотрителя – за порядком приглядывает. Я сама видела, как он двух безобразников вразумлял. Со злыднем же никто связываться не будет. Даже если ненавидят, всё равно боятся. А ему плохо от ненависти, но он всё равно делает то, что нужно, никому спуску не даёт. А ещё он навьи ловушки умеет находить, представляешь?! Он же их чувствует. И ему они навредить не могут. Поэтому Сьефф помогает госпоже Пульмонарии наш питомник от навий беречь… А все думают, что он тут только из милости. А без него…

У меня в голове уже начало шуметь от восторженных откровений кикиморы, но тут, по счастью, мой пустой живот решил о себе напомнить громким урчанием, и Живка резко переключилась.

– А ты что, не позавтракала, что ли?! На, погрызи, – мне протянули чуть обкусанный сухарь. – Ой, ты ж, наверное, и не знаешь, где у нас сытная лещина растёт. Тебе, что ли, Ньярка не объяснила?

Нет, не объяснила. Меня прошлым вечером интересовало что угодно, но только не то, как можно брюхо набить. А с голоду мне в любом случае помереть не дали бы, верно? Я, не чинясь, хрустела сухарём, предвкушая набег на обещанные вкусности. Стоп-стоп-стоп! А разве ж в Подгорье что-то, кроме кларакоров, растёт?! Живка только фыркнула снисходительно.

– Пфе! Не балда ли! Во-первых, глянь под ноги, чай, не по кларакорам, а по травке ступаешь, это ведь только деревья упёрлись и ни в какую, чтоб здесь селиться. Трава да кустарники посговорчивей вышли. А сытная ж лещина и вовсе растёт только там, где магические источники бьют. Будто сама не знаешь! И с чего бы здесь-то ей капризничать?! Я тебя провожу. Задание сейчас получим и… ой… – голос кикиморы чуть осип, она резко остановилась, клещом вцепившись мне в руку, и не моргая уставилась в одну точку.

Проследив за её взглядом, я ничуть не удивилась, обнаружив длинную, тощую, как жердь, чёрную фигуру, принадлежащую не кому иному, как злыдню. При свете утреннего солнышка и на глазах у многочисленных обитателей питомника, для которых в его присутствии не было ничего необычного, он и не думал маскироваться, укрывая себя непроглядной мглой. Напротив, его тело, напоминающее скелет, обтянутый тёмной кожей, было выставлено на всеобщее обозрение. Ничего, кроме изрядно обтрёпанных штанов, злыдень надеть не удосужился, сверкая выпирающими рёбрами. Грива давно нечёсаных, спутанных волос чернее воронова крыла обрамляла настолько высохшее лицо, что в темноте его и впрямь несложно было принять за череп. Нда… А ночью-то он попредставительней выглядел. Я не удержалась от сдавленного смешка – в памяти всплыли репродукции из людских учебников с изображениями древних мумий. Злыдень непостижимым образом услыхал моё едва слышное хрюканье, и его холодный пронзительный взгляд метнулся ко мне. Ого! Я поёжилась, как от порыва ледяного ветра, с трудом подавив желание обхватить себя руками. Но это было бы уж слишком, так что я вздёрнула подбородок (очень надеюсь, что этот жест не выглядел как попытка задрать нос) и в упор посмотрела на злыдня. Интересно, в темноте эти глаза были прям точь-в-точь раскалённые угли, а на свету черней чёрного, ни малейшего проблеска – сплошная первозданная тьма.