Один Барон

Один Барон

– Эй, ты! – грубой окрик не пугает Гийома – сколько уже было в его жизни этих окриков и чего похуже? Но он знает, что последует за этим, и вот это уже страшнее. – Глаз с него не спускай!

В полумраке, в котором стража и священник чувствуют себя уже привычно, появляется ещё один человек – он закован, но если взглянуть на него, то это даже кажется удивительным: кто и зачем сковал такого бедолагу? Какой смысл сковывать столь жалкое, измученное, исхудалое и бледное создание?

Если взглянуть и не знать… но вся Франция гудит от имени этого человека, волнуется и ждёт развязки. И имя, а главное преступления этого обманчиво-жалкого человека сотрясают всех добрых людей.

Жиль де Ре – прославленный герой Орлеана, битв при Жаржо и Пате, ЕЁ соратник, граф де Бриен, сеньор де Шанту, маршал, барон от ветвей Монморанси и прочее, прочее…

Это с одной стороны. Так его знала Франция ещё месяц назад. Так она его принимала, и, хотя чернело от слухов, и шептались о страшном, открыто не говорили, опасались – всё-таки слава Жиля де Ре ковалась сталью, и мечом он до сих пор владел превосходно. Но теперь мало кто помнит благо, мало кто помнит про героя и славу, про то, что он был ЕЁ соратником – но она, дух ЕЁ и поступки были противоречивы и многие верили в обвинения, а другие упорствовали: не дочь дьявола, а божья дочь. Но всё это тоже было шёпотом.

Но всё это уже было неважно – и противоречия о Ней, и слава Жиля де Ре, Францию трясло от ужаса и отвращения, Франция клубилась от вестей: Жиль де Ре – колдун, поклоняющийся дьяволу, насильник, убийца, отступник.

Гремело по улицам, и слухи, один хуже другого, были слишком близко, чтобы не замечать их. Сам Гийом не мог верить в то, что один человек, даже могущественный и богатый мог бы совершить сразу же столько гнусностей, приносить в жертву детей, истязать их, вызывать демонов и пить невинную кровь. Не верилось ему, что вся эта мерзость может поместиться в одной только душе, и что Господь не обратит гнева на такого человека и не поразит его сразу. Не верилось, хотя Гийом не был очень уж молод или наивен, он знал жизнь и мирную, и солдатскую, но считал себя честным человеком и не мог поверить, что может существовать столь низкое падение людского существа, да ещё и в такой близости к нему.

– Сторожи, – наказывают ему, и Гийома сотрясает от отвращения. Одно дело не верить, а другое – разве можно усомниться, когда и епископ, и народ, и все те гнусные маги, что были щедро оплачены самим де Ре, твердят одно и то же?

Не могут. И отвращение вызывает дрожь во всем теле Гийома. Не могут они все ошибаться, а значит, ошибается Гийом и есть в мире такое падение, запертое в одном человеке, проклятом человеке, и неважно как жалко и ничтожно тот выглядит.

Прежде Гийом его и не видел. Так, издалека, со спины, а сегодня его перевели сторожить тюрьму впервые. Стражу усилили и на площадях, и у церкви, и у тюрьмы – боятся гнева людского, волнения, да того, что у мерзавца окажутся соратники верные.

Полутемь. Холод ползёт по стенам. Осень выдалась дождливой и щедрые разливы дождя отразились и на стенах тюрьмы – пошла чернота по стенам, это ещё ничего, тут, наверху, не так страшно, а вот внизу – где Гийом бывал чаще, там и дышать иногда было трудно. Словно плотное облако черноты оседало по стенам – коснёшься случайно, а оно на руке, мягкое, словно живое, и липкое.

Полутемь. До прихода ещё двоих стражей где-то два или три часа. Это ничего, ведь по мнению епископа, пленник сейчас слишком слаб. Он всё равно не сможет ничего сделать. Да он и не пытается – лежит ничком, скрючился славный маршал, жалкое зрелище.

И страшное. И справедливое – так должно воздавать по заслугам!

Гийому запрещено говорить с заключёнными, особенно с теми, кто ещё не дал всех показаний, как и этот мерзавец. Он вчера – Гийом знает – сказал, что во всём признается, только не надо его пытать! Пытку перенесли. Он сознался, потом отказываться стал. И теперь по новой. Гийом уже даже не знает, пытали его всё же или нет, неинтересно это ему: другое интересно, раз сознался, значит, не ошибались ни люди, ни сам епископ, то, значит, всё правда и Господь терпел весь этот богохульный раздол?

Почему не покарал его сразу же?! в его ведь силах!

– Господи, помилуй, не отвернись от нас, грешных, – Гийому запрещено говорить с заключёнными, но разве самому с собою запрещено ему шёпотом размышлять? А помыслить есть о чём. Он жизнь живёт честно, да, случалось, убивал, но так то на войне. Как война кончилась, он на мирную службу перешёл, сторожит теперь то тут, то там, куда поставят. А вскоре и в отставку. И жизнью своей Гийом доволен – честно живёт, дурного не делает, и жена у него хозяйка славная, и дочь-красавица, на будущий год, пожалуй, можно ей приданое собирать. Оно, конечно, быть может и рано…

– И рукою своей беду отведи, от греха укрой, – Гийом застывает, когда эти слова касаются его слуха. Едва слышные слова, но он может их различить, хотя вначале и кажется ему, что всё это завывания ветра за тоскливо и грубо сколоченной решёткой. Но нет. Это мерзавец. Это его слова. и это он смотрит через прутья решётки на Гийома, и не лежит уже ничком, а стоит в своей последней обители, хотя стоять ему удаётся с трудом.

Похоже, что всё-таки пытали.

Гийом не знает как реагировать. По-хорошему, лучше отвернуться и про себя прочесть молитву. Но ведь он честный человек! И если зло обращается к Господу, если не хулит его хоть сейчас, значит, зло встаёт на путь очищения. Разве не так?

– Молитесь, сеньор, – отзывается Гийом. У него пересыхают губы от волнения, – и Господь примет душу вашу.

– Я всегда молился, – голос у Жиля де Рэ тихий, и не скажешь даже, что этот человек буйствовал на полях сражений и кричал на своих солдат, обещая славную смерть каждому храбрецу и вечное презрение каждому, кто посмеет отступить. – Я молился, но Господь не отвечал мне. А потом я понял, что слишком много требую от него, и слишком мало от себя.