Один из странных возрастов любви

Один из странных возрастов любви

…и кой чего таки происходило.

Меня любили.

Я любила.

Была весна.

Росла крапива.

Бог знает, что наворотила.

И продолжаю

в том же духе.

А что до правды – всё лишь слухи.

Не потому, что всё есть ложь.

Всё – жизнь!

Но хрен её поймёшь.

А если написать по – совести?

…Печальнее не будет повести.

Ольга Ильницкая

Расстроенная до глубины души Вика с опухшими глазами сидела в напряженной позе напротив отчитывающей её мамы, рассеяно глядя в пол.
Она не плакала, только собиралась, сдерживая эмоциональный взрыв из последних сил.
– Почему ты мне раньше не сказала? Мы бы чего-нибудь придумали. И от кого… это же выдумать невозможно, ты бредишь! У меня в голове не укладывается. Генка Ваншенкин, сукин сын. Ты точно не врёшь? Может это у вас, молодых, мода такая – тест на адекватность родителей, на нашу продвинутость проводить? Как там его… кажется, пранк называется, розыгрыш. У-у-у, убила бы! Не будь ты моей дочерью – не знаю, что сделала бы. Срамотища-то какая, позо-ри-ще-е! Как я людям в глаза посмотрю, а, как! А папа… у него же сердце больное. Тебе никого… абсолютно никого не жалко!
– Мамочка, ну зачем ты так? Можно подумать, у меня сердца нет. Папочка человек современный, живёт и мыслит в ногу со временем. Любовь … настоящая… разве это грех? Мы же не при инквизиции живём. Пора менять стереотипы.
– Вот именно. На костре тебя поджаривать никто не собирается, а косточки… косточки мыть начнут. С превеликим, скажу тебе, удовольствием. Будут полоскать этот ваш роман с непристойными картинками, с карикатурами на любовь… пока не посинеешь. Сама с отцом разговаривай, сама исповедуйся… меня уволь! Папа нас просто закопает. Живьём.
– Я уже не девочка, мне, между прочим…
– Конечно, конечно, дитя! Девочки в кукольную любовь играют, понарошку… а не беременеют… всерьёз. Ну и как, понравилась тебе подобная перспектива? У-у-у, как я зла, как меня колотит… очухаться не могу! Самой ещё нос подтирать нужно, а она… трекс-пекс, понимаешь… секс видите ли распробовала. Взрослая стала, самостоятельная. Созрела ягодка… а мозги отрастить не успела. За что мне такое испытание! Убила, наповал сразила. У-нич-то-жила матерь, скотиняка! С пелёнок да сразу ноги к потолку… и с кем… он же старик, в отцы тебе годится. Мамочки родные! А он-то, а он, сукин ты сын, Геннадий Вениаминович… любовничек сорока с чем-то дряхлых лет для моей юной кровиночки. Нарисовался – не сотрёшь. Знаешь как таких субчиков называют, нет! А я скажу – педофилом, развратником. За такое… да за такие дела сажать нужно!
– Я люблю его, мамочка.
– Кого, Генку… ты в своём уме! Да он же… он на одном горшке с твоим отцом рядышком сидел, потом за одной партой десять лет. Он больше, чем вдвое старше тебя… на целых… двадцать шесть лет. На вечность! Представь себе, что твоя мать от столетнего деда понесла. Тьфу-тьфу-тьфу, придёт же такая ересь в голову. У него седина на висках, лоб в морщинах и… чем он тебя заманил-то, чем, спрашиваю?
– Это не имеет значения. Он меня любит. Просто завидуешь, что не тебя. Сама говорила – тыщу раз жалела, что папку, а не его выбрала. Ага, съела… я же помню.
– Ну и дура, что такой бред запоминаешь. Не твоего зелёного ума это дело. Я, это я, у меня целая жизнь за плечами. А ты… ты дитя неразумное. Тебе, сопле, два года ещё в институте учиться. Чем ты думала, дурында, когда под старика нагишом легла! Я же тебя… да разве такой доли кровиночке своей желала!
– Папа тоже старше тебя. И родила ты меня… в моём возрасте, даже немного раньше. Тоже ни о чём не думала?
– Да, родила! По любви, между прочим. И нисколечко не жалею. Не жалела… до сих пор по крайней мере! Папа на пять лет старше… всего на пять, а не на четверть века. Ве-ка, понимаешь! Века, то есть столетия. Между ним и тобой эпоха, можно сказать ледниковый период и всемирный потоп в одном флаконе. Он в сравнении с тобой не-ан-дер-талец, пятикантроп, ископаемая древность. Артефакт, вот он кто. И форменный негодяй. Девочку, ребёнка, можно сказать, соблазнил, осквернил целомудренность, украл детство, дружбу с отцом разорил.
Мария Львовна демонстративно достала из навесного шкафа сердечные капли. Мимические мышцы на её лице танцевали что-то невероятное. Казалось, она вот-вот задохнётся.
– Мама, детство давно закончилось, ты не заметила, что я стала взрослой?
– Заметила – не заметила! Всё равно подлец… как ни крути. Ну и что этот папахен недоделанный, женишок предпенсионного возраста, Геннадий Вениаминович, что б ему пусто было до конца его срамных дней, чего говорит-то, о чём думает? Аркадий рога ему точно поотшибает. И поделом ловеласу пучеглазому! Я бы и сама непрочь глазюки его срамные выцарапать.
– Он ещё не знает. Я и сама… не думала, считала, что задержка. Ошибалась. Но я нисколечко не расстроилась
– Не думала она! Другим местом нужно было думать. У этого… похотливого кобеля, понятное дело – последний гормон играет, часики тикают. Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё вскарабкаться! Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился. Пеленал, на плечах носил, сопельки подтирал. Знала бы такое – на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает – что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт. И в тюрьму из-за него супостата сядет. Останусь я вдовой соломенной. И ты, ты тоже без родителя останешься. Вот тогда запоём. Надо же – Викуся… с животиком, диво дивное.
– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха...
– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же, да-а… сама, значит, всё решаешь! Воспитывать тоже сама будешь, и кормить сама? На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши жить собралась? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный по жизни, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился… и на старости лет не сподобится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он… со стажем, шаляй-валяй, Казанова грёбаный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся эти козлы безрогие семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!
– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.
– Лучше бы его пронесло, охальника. Или руки-ноги отнялись… по самую шею. Непорядочно это, недостойно мужчины… порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака растратило.
– Да не старик он, мама. Мужчина в полном расцвете сил. Ответственный, сильный, добропорядочный.
– Тебе, конечно, лучше знать. Продегустировала. Выросла, значит! Или поглупела вконец? О-о-о, Аркаша, отец пришёл. Что бу-у-дет-то! Я, пожалуй, в кухоньке пока посижу. Сама заварила кашу – сама и расхлёбывай.
На пороге стоял радостный отец и смущённый донельзя Геннадий Вениаминович Ваншенкин.
– Встречайте гостей, барыни-сударыни. Друг детства, собственной персоной. Явился – не запылился, не прошло и полгода. Поцелуй крестницу-то. Хотя, она у нас теперь стеснительная стала, девица на выданье. Вон как робеет, пунцовая вся. Проходи, Геныч, в горницу. По такому замечательному поводу накатим по рюмашечке. Я голо-о-дный… как сто тысяч чертей. Мать, ты куда там спряталась?
– Ужин готовлю.
– Замечательно, чудесно. Одобряю. Поздоровайся с гостем.
– Красавец, чисто жених. Только перья подкрасить… и под венец. Жениться-то не надумал, – ехидно спросила Мария Львовна, – цветёшь и пахнешь. Помолодел что ли? Уж не дитя ли из детсада окрылила так?
Мужчина покраснел, закашлялся.
– Дядь Ген, как думаешь, мне бы пошла твоя замечательная фамилия? Говорят, скоро ты папой станешь. Врут поди?
– Погодь, погодь, Викуся, чем тебе наша-то фамилия не нравится? Суровцевы – звучит гордо. Папа был Суровцев, дедушка тоже. Да ну вас! В кои-то веки с другом встретился. На стол мечите, есть что отметить.
– Я и говорю, папочка, разом всё и отметим. Вы-то, Геннадий Вениаминович, как к семейным праздникам относитесь, к добрым традициям?
– Отстань от человека, балаболка… не шали. Друг в кои-то веки в гости заскочил. А чего это ты такой красный, Геночка, я что-то пропустил, чего-то занимательного, интригующего не знаю? Да ну вас, аж сердце зашлось.
– Скажи правду, крёстный, любишь детей-то, воспитывать первенца будешь, али так сойдёт? А с тёщенькой уживёшься?
– Ты это, Вика, трепись, да знай меру! Что происходит-то, или ты всерьёз чего-то о нашем вечном холостяке прознала?
– Серьёзней некуда. Могу тест на беременность показать. Две такие замечательные красные полосочки. Даже животик можете потрогать… дедуля. Сознавайтесь, юноша, принимали участие в создании этого бесподобного произведения?
– Э-э, не шуткуйте. Что за хрень вы несёте!
– Аркашенька, я здесь не причём, честное пионерское. Ни сном, ни духом. Сама только-только узнала.
– О чём узнала? Я сейчас из себя выйду – обратно не загоните. Колитесь, разведчики!
– А чего, папулечка, Гена у нас ещё ого-го, мужчина, что надо. Самостоятельный, взрослый, надёжный, обеспеченный… нигде вроде ещё не сыплется. Квартира опять же… отдельная, должность, – затараторила Мария Львовна, – жениться вроде согласен. Я так говорю, Геннадий Вениаминович… или чего по глупости бабьей напутала?
– Какая квартира, какая к чёртовой матери должность… какая фамилия, по-че-му я ничего не знаю!
– Наша фамилия, Аркаша… и Генкина, конечно. Дружба народов. Он отец… ребёнка. Нашего с тобой внучка. Или внучки. Любит Геночка Вику нашу, понимаешь… лю-бит, засранец такой! По-взрослому любит, как дяденька тётенек. Организмами они дружат, если до сих пор не усёк. Со всеми вытекающими отсюда и из прочих интимных мест последствиями.
Аркадий сжал кулаки и недоброжелательно посмотрел на бывшего друга, теперь уже бывшего.
– Ну и что, знакомиться будем, зятёк, твою маму… или как!!!
– Будем! Вика, скажи, это правда, у нас будет ребёнок?
– Я же сказала, Ге-ноч-ка – будет… и конкретно у нас. Для тех, кто не успел записать… повторить? Вопрос к тебе – признаёшь или нет своё дитя… ну и это… ко мне-то как относишься? Я бы промолчала, но сам понимаешь – припёрло.
– Спрашиваешь! Да я… я же всю жизнь об этом мечтал! Я же ждал, когда подрастёшь, когда заметишь, когда... неужели, правда! Викусик, звёздочка моя ясная, любимая моя девочка!
– Но-но, не так шустро. Сначала мне объясните. Как ты до такой низости додумался, гриб трухлявый? Тебе что – баб зрелых мало? Не понимаю, не по-ни-ма-ю-ю-ю, блин! Ты идиот… или придуряешься? Она же ребёнок, дитя малое, неразумное.
– Папа! Давайте культуры набираться. Нечего моего мужчину оскорблять. Любой вопрос можно решить цивилизованно, интеллигентно. Без интриг и боевых столкновений. Гена, главное слово за тобой.
– Чего тут решать? Свадьбу готовить нужно, приданое для сына.
– Для дочки.
– Как скажешь, любимая, как скажешь. Я, пожалуй, за цветами, шампанским и тортом сбегаю. Не возражаешь, тестюшка? Вот и чудненько. Мирком да за свадебку. Вопросы есть?
– Есть, зятёк ненаглядный. Как ты после такого срама в глаза мне смотреть будешь гляделками своими наглыми?
– Это от тебя зависит, Аркаша, от тебя. В морду мне дай что ли. Или розгами высеки… для пущего порядку. Прилюдно, со всей отцовской дури. Воля твоя… папочка. На всё соглашусь. Ну что – по рукам?
– Подумаю. А вообще – обидно. Мы же с тобой одной ложкой кашу хлебали, дружили, можно сказать… и что теперь?
– Теперь нашу дружбу возведём в степень. Извлечём, так сказать, корень и будем все вместе строить светлое будущее.
– Я бы его, если честно, зятюшка, корень твой поганый… сейчас бы прилюдно и извлёк… по самую шею. Блуд это. Грех, разврат, похоть.
– Не согрешишь – не покаешься, Аркаха. Прости и прими как данность. Изменить ничего невозможно. Не хочешь же ты, чтобы внук твой безотцовщиной рос?
– Внучка. Я чувствую, что это девочка. Я уже и имя ей придумала – Дарья Геннадьевна Ваншенкина.
– Соглашусь, пожалуй, Вика… но, нехотя. Заказываю сына, Егора Геннадьевича, но не настаиваю. На всё воля создателя.
– Вот именно, пусть этот самый создатель всё взад вернёт, чтобы глаза мои ничего этого не видели, а уши не слышали.
– Почему так трагично, родители? Дочь по любви замуж выходит, а вы её вроде как хороните. В стародавние времена девчонок в тринадцать лет замуж за состоятельных вдовцов выдавали… и не оплакивали. А Геночка, сложно поверить, да ладно, это конечно не мой секрет, но чтобы вас успокоить нужно все точки расставить. Говори… суженый.
– Чего уж там, мы теперь родня. Первая Вика у меня. Первая и последняя. Чем хотите поклясться могу.
– Ладно, коли так – женитесь. Как говорится, плодитесь и размножайтесь. И всё равно… как хотите… неправильно это, не по-людски. Как ты сумел до такого срама додуматься – ума не приложу.