Одинокая любовь

Одинокая любовь

На улице стояла тёплая и солнечная погода. То самое время, когда солнце начинает печь, но ветер компенсирует его и не даёт вспотеть — идеально для прогулки по лесу или берегу реки. Поющие птички, шелест листвы, отдалённый шум небольшого города и стук колёс несущегося куда-то вдаль поезда.

      Здесь не было никого. Только она и ещё множество знакомых и нет людей, которых никто никогда не увидит, в окружении благоухающих белых цветов. От всех них — только имена в памяти кого-то и фамилия на камнях или дощечках, где-то мелькали фотографии.

      Но Кё пришла сюда не ради тишины или прогулки в каменном лесу. Она пришла к конкретному человеку. Понурая, измождённая, уже неделю не спавшая спокойно. Из её глаз почти исчез огонёк, но не сказать, что она была совсем безжизненной. Хотя многие указывали ей на её вид, даже на работе отправили в отпуск, чтобы «развеялась и пришла в себя, ибо нечего пугать детей своим трагически грустным лицом». Она, наверное, согласна с ними… Но вышла на внеплановые выходные только после того, как добилась их оплаты: «Иначе я совсем с голоду загнусь, и придётся лечь в больницу. Денег-то нет». Так-то она не соврала, но деньги были. Правда, тратить их на что-либо она не планировала, оставляя их на самый крайний случай. Хотя недавно она отдала значительную часть — около ста тысяч йен — семье Фурукава, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед Томоей и Усио. Отдала насильно, поскольку Санаэ упорно была против.

      — Фудзибаяши-сан, нам не нужны такие деньги. Мне даже неловко их брать. Можете оставить их у себя, вам они нужнее.

      — Нет, Санаэ, возьмите их. Я не хочу оставаться в долгу перед вами, а долг Томое и Усио я не смогу вернуть уже никогда, так что позвольте мне хотя бы так помочь, иначе меня совсем загрызёт совесть… В конце концов, только это я и могу сделать для них и вас за всё, что случилось по моей в том числе вине…

      — Но вы ни в чём не виноваты, Фудзибаяши-сан! — удивлённо воскликнула Санаэ.

      — Санаэ, — раздался строгий мужской голос, который при этом был пропитан жалостью и грустью, — возьми деньги. Если судить по рассказам, она не отстанет. Да и взгляни на неё, бедная девочка явно расстроена. Эй, — его тяжёлая рука легла на плечо Кё, — ты же училкой у Усио была, да? — она кивнула, понурившись. — Думаю, ты знаешь, что Усио любила тебя. И она очень расстроится, если будет видеть, как ты по ней убиваешься. Не гоже взрослому так страдать по чужому ребёнку.

      — Акио-сан, ты…

      — Не надо, Санаэ, сейчас это не поможет, — он выставил руку, остановив речь жены, и вновь обернулся к Кё. — Если тебе так нужно, мы возьмём деньги, — Санаэ попыталась было возмутиться, но Акио вновь пресёк её попытку. — Мы благодарны тебе за то, что ты учила Усио и заботилась о ней, как о своей родной дочери. Хоть училкам и не положено иметь любимчиков, но в нашем случае, думаю, простительно всё. И не расстраивайся ты так, посмотри на мир вокруг! — он обвёл рукой булочную. — Возьми хлеба Санаэ, он поможет, — и с хитрой улыбкой наклонился к уху Кё. — И, может, перестанешь хандрить, когда побежишь в туалет плакаться своему животу за его ужасный вкус.

      Тут раздались всхлипы. Кё уже знала, что будет дальше, поэтому никак не отреагировала на то, что Санаэ заплакала и выбежала из булочной, а следом за ней с полным ртом хлеба жены выбежал и Акио, вопя едва разборчиво «я люблю его!». Из глаз печальной Кё некоторое время капали слёзы, она не сводила взгляда с панамки, висевшей на вешалке около входа в дом Фурукава. Панамка Усио… В итоге Кё ушла, оставив деньги на кассе.

      И сейчас она пришла сюда. Впервые. До этого она не навещала его и его семью. Оказаки Нагиса, Усио и Томоя. Осталось лишь найти его и успокоиться. Смириться. И попытаться простить себя за бездействие…

      — Вот и я… — тихо сказала Кё, оказавшись перед камнем с выгравированными иероглифами фамилии Оказаки. — Привет, Нагиса. Привет, Усио… Привет… Томоя… — последние два имени она произнесла особенно грустно. — Простите меня, что не пришла на похороны, Томоя, Усио… я… не смогла бы посмотреть вам в глаза, пусть и закрытые и ни в чём не винящие… хоть я не виновата в вашей смерти… но… я могла помочь и ничего не сделала… и я виновата перед тобой, Нагиса, прости меня, я не смогла сберечь их!.. — мигом севший голос сорвался на хриплый, тихий крик.

      Кё опустилась на колени и сгорбилась, словно кто-то её отчитывал, как маленького ребёнка.

      — Прости, Томоя… я не оправдала надежд ни Усио, ни Рё, ни Акио и Санаэ… я не смогла помочь твоей дочери… — всё так же тихо говорила она. — Простите меня… И… Томоя, Нагиса… я… я хочу сказать… — слёзы капля за каплей падали и разбивались об асфальт перед коленями Кё. — Простите мне мою нерешительность… и прости меня, Нагиса… я так и не смогла разлюбить Томою… но не заботилась о нём… если бы я снова связалась с ним, влюбила в себя, стала для Усио мачехой… если бы я была рядом… я бы точно нашла способ помочь Усио… В конце концов, могла спросить у Котоми раньше, чем даже она ответила, что спасти её уже нельзя… я бы Землю голыми руками перерыла, но нашла бы что-нибудь… но я не знала, пока не стало поздно… я не была рядом… не смогла… понять, насколько… всё плохо… — с каждой фразой голос женщины всё больше утопал в сдерживаемых рыданиях. — Да даже… не будь я с Томоей, я бы… сделала всё, чтобы он был с Усио счастлив!..

      Порыв ветра развеял по её лицу и плечу длинные волосы, и раздражённая солью кожа слегка заболела. Наверное, можно было сказать, что Кё слишком убивается, однако она ни словом не соврала. Она действительно сделала бы это, если бы было нужно. Однако прошлого не вернуть, и всё, что она могла — плакать у могилы, ухаживать за ней и поддержать деньгами семью Фурукава, у которых умерла последняя возможная прямая наследница их семейного дела. И теперь им придётся как-то выкручиваться или к пенсии закрыть булочную.