Одна жизнь на двоих

Глава 1 Фарфоровая балеринка

Задумывались ли вы о том, что привычные будничные движения вы когда-нибудь совершите в последний раз? Сейчас привычно опускаетесь в любимое кресло или взбиваете подушку отточенным до автоматизма движением, а через несколько часов... наверное, никто об этом не задумывается. А ведь жизнь может перемениться в одно мгновение, и вот уже все ваши чаяния и стремления бессмыслены, и привычный мир прежним уже не станет. Или вовсе может прерваться... по счастью, нам не дано это знать. И мы спокойно засыпаем, даже ложась в свою постель последний раз. Так и героиня этого романа не могла предположить, что уже следующим вечером ей не придётся привычно готовиться ко сну в своих со вкусом обставленных покоях...

Маленькая комната, оклеенная обоями в голубую полоску, была ярко освещена несколькими настенными светильниками. В дальнем углу стоял умывальник с краном, а по обе стороны - два больших шкапа с дверцами, отделанными зеркалами во весь рост. Рядом со шкапами так же симметрично притаилась маленькие непреметные двери: в ванную и в гардеробную. Напротив умывальника стоял туалетный столик, убранный белыми кружевами и уставленный многочисленными серебряными баночками для помад с крышечками из финифти. Тут же были и фарфоровые пудренцы с лебяжьими пуховками, и баночки румян, и даже новомодная новинка от Буржуа: маленькая коробочка пудры, которую можно брать с собой! У зеркала теснились высокие изящные флаконы духов от Сиу, Брокара и Герлена, а меж баночек белели костяными ручками щётки, щипцы для завивки и разные маникюрные принадлежности.

Единственное узкое окно было забрано узорчатым витражом, изображавшим желтые ирисы, дабы ни один посторонний глаз даже случайно не проник внутрь комнаты. Витраж очень нравился Нине - хозяйке этой уборной. В теплом свете, проникавшим сквозь жёлтые стекла её кожа не казалась такой бледной. Да, она прекрасно знала, что это лишь иллюзия, но все равно её радовало обманчивое отражение.

Нина Леонидовна Елисеева выглядела живым привидением. Тонкая её фигурка казалась совсем бестелесной в белой ночной сорочке, худая беленькая ручка причёсывала щёткой пышные, волнистые льняные волосы, лицо тоже было совершенно белым, без тени румянца на щеках. Худое и вытянутое, оно казалось почти обескровленным, только губы слабо розовели, что, впрочем, было совсем мало заметно. Хрупкая, как фарфоровая балеринка из её любимой музыкальной шкатулки, она выглядела очень молодо, ей можно было дать не более девятнадцати, но ей было уже двадцать шесть. Её крупные серо-голубые глаза устало смотрели на отражение в зеркале. Они никогда не выражали радости, лишь иногда её аккуратные губки складывались в слабую улыбку, и эта улыбка —очаровательная и необыкновенно трогательная была высшим проявлением её счастья.

Привыкшая иметь немного, но много имевшая, она не имела главного: здоровья. Не имела с детства по причине весьма редко передающейся по наследству болезни – анемии. Природа создала её предельно спокойной, а болезнь почти лишила каких-либо чувств и эмоций. С того самого времени, как она вошла в сознательный возраст, Нина стала бояться одного – умереть и не успеть сделать что-то очень важное. Ещё она страшилась одиночества, но как ни парадоксально, привыкла к нему. Привыкла с юных лет и не смогла избавиться от него и во взрослой жизни.

В детстве, опасаясь за её здоровье, Нине не позволяли играть с другими детьми, да она и не хотела: сверстники не могли составить ей ту компанию, в которой она нуждалась. Даже с сестрой она общалась мало, так как чрезвычайно бойкая и совершенно здоровая Наташа часто гостила у родственников, а Нина постоянно лечилась на водах. Когда Нине было около пятнадцати, она с родителями переехала в поместье, где познакомилась с Ольгой Можжевеловой. Несмотря на то, что Ольга была на год младше Нины, она сумела стать для неё хорошей собеседницей, и, следовательно, очень близкой подругой. Но, к сожалению, после свадьбы Нине стало труднее общаться с Ольгой, а её муж был очень занят делами, да и вряд ли он смог бы стать ей достойным наперсником, потому, как ничто кроме чугунолитейного дела не входило в круг его интересов. И снова единственными её друзьями стали книги и собственные мысли.

В тот вечер, о котором идёт повествование, Нина, как обычно отослав горничную, осталась совершенно одна и, причёсывая волосы, по привычке начала рассуждать вслух: «Нет, спрашивается, зачем мы устраивали этот обед? А ведь непременно обещалась приехать!" Нина убрала волосы под чепец, и накинув на плечи висевший на спинке стула белый пеньюар, вышла в будуар, точно так же отделанный в бело-голубых тонах.

Уютная комната с пушистым ковром и изящной мебелью была такая же светлая и нежная, как и её хозяйка. В оконной нише пристроилась оттоманка, обитая тканью в бело-голубую полоску, в простенке между двумя дверьми в спальню и в уборную стояло небольшое бюро орехового дерева и несколько стульев с полосатой обивкой, а напротив окна располагался узенький камин и два таких же полосатых, как и вся прочая мягкая мебель, кресла. По обе стороны от камина находились два светлых громоздких, с множеством маленьких и больших ящичков, комода, уставленных многочисленными фотографическими портретами в разных рамочках и десятком разнообразных шкатулочек, наполненных всякой всячиной, над которыми нашли своё место два морских пейзажа.

Часы на каминной полке пробили полночь. Нина села к бюро и повертела в руках телеграмму. "И когда она всё-таки приедет? Митенька, как ни хотел с ней познакомиться, не дождался, лёг. А я ещё немного Нату подожду. Знаю я её манеру: приезжать в самое неожиданное время, а лучше всего – среди ночи. А ведь я так просила, чтобы хоть сегодня всё прошло нормально! Митенька ведь ни разу сестру мою не видел, она даже на свадьбу не соизволила приехать."