Однажды летом...

Однажды летом...

… статный господин средних лет неспешно вояжировал по набережной. Погода была чрезвычайно приятной. Навстречу шли чрезвычайно приятные люди и настроение было приятным до чрезвычайности.

Променад продолжался второй час и уже проявлялись признаки легкой усталости. Господин назначил себе срок до перекрестка - там, где квартальный надзиратель вел степенную беседу с дворником, - а после он рассчитывал поймать пролетку и покатить в любимую ресторацию: прогулка должна вознаграждаться изысканным обедом.

Удачный день продолжался: лихач оказался опрятным и понятливым, коляска радовала новизной, а шины-дутики вкупе с немецкими рессорами превращали поездку в порядочное удовольствие.

Что случилось на подъезде к заведению, барин так и не уяснил: тележный грохот, крики ужаса и, наконец, благословенная тьма поглотила его.

Николай Васильевич понял, что оказался в странном месте. Залитая светом узкая зала, скамьи по бокам, блестящие серебром перильца. Богато. Очень богато. Тут зала покачнулась и затряслась. Невероятный гул, чудовищнее которого и слышать не приходилось, ввел в изумление. Словно тысяча кузнецов застучали по гигантской наковальне и им в лад запел оселок, скользящий по ржавой косе нерадивого хозяина. Запахло новомодными резиновыми калошами.

Зала качалась с боку на бок, впрочем, весьма мягко. Так роскошные кареты-берлины везут сановных седоков. Но апартамент, хоть и двигался с адской скоростью, совсем не походил на аглицкие ваггены. Во-первых, окна, размером с витрину модного магазина на Невском. Во-вторых, сказочный свет. Словно сам белый день заглянул сюда, да так и остался насовсем. Как ни силился Николай Васильевич, разглядеть хоть что-нибудь схожее со свечами, газовыми рожками или кинкетными масляными лампами - не смог. Сияние, чудным образом, заполоняло собою все пространство до последнего уголка, а за окнами стояла тьма египетская. Так вот ты какая, девятая казнь фараонова!

Крепко уперевшись тростью в пол, изумленный господин старательно изображал присутствие духа. Однако, со временем успокоился: любопытство целиком поглотило его.

Люди: старые, молодые, веселые, грустные, усталые - разные. Без чинов и званий. Все с торбами, кошелками, сидорами. Не грубая мешковина с веревочными лямками, а дорогие яркие заплечные котомки. Публика чистая. Даже очень чистая, словно только что из бани. Никаких мужицких привычек: работа-сон-еда в одном и том же платье и только в воскресенье - помывка. Николай Васильевич тихонько потянул своим внушительным носом - восторг и благоухание. Тонкие ароматы отвлекали от запаха калош и ржавого скрежета.

Поразительно! Мужчины не встают при виде дам! Хотя, надо признать, что и дамы выглядят странно. Весьма странно. Одни в платьях, длиной с ночную рубашку. Другие и вовсе в портках. Дырявых. С бурлаков их сняли, что ли?
Пожалуй, в известных мужчинам домах под красными фонарями одеваются более бонтонно. А тут сплошное неглиже. Даже хуже - панталоны различной степени кургузости, одетые на босые ноги. И это никого не смущает. Голые руки, обнаженные не только щиколотки, но и колени! Кажется одалиски в султанских гаремах одеваются подобным образом. И то, пока не покидают пределов отведенных покоев.

- Соблазн. Искушение диявольское на мою бедную голову!

Непокрытые, с распущенными волосами! У одних коротко стриженными, словно после тифозной горячки. У других - с цветными. Как если бы безумный художник вытер свою палитру об их куафюры. А третьи - самые приличные дамы и кавалеры, - в африканских каскетках. Будто сию секунду покинули ряды французской пехоты. Приличествующий в обществе цилиндр и темно-серый сюртук Николая Васильевича притягивал ироничные взоры окружающих.

Люди - а это были именно люди, - держали в руках плоские табакерки непривычной формы и были полностью погружены в их изучение. Время от времени, не отрывая взоров от своей забавы, они производили таинственные месмерические пассы, чтобы вновь надолго застыть над коробочками. Конечно, портсигары вещь не из дешевых, но не может быть, чтобы их можно было разглядывать столь внимательно. К тому же, как заметил Николай Васильевич, никто не курил и табака не нюхал. Только некоторые из присутствующих что-то жевали. Очень вдумчиво и медленно, подобно буренкам на летнем лугу. Видимо пребывали в меланхолии. И то, как не пребывать. Как не пропасть в столь дивных обстоятельствах.

Ошарашенный всем увиденным, тем не менее Николай Васильевич сообразил ухватиться за ближайший поручень. Неужели чистого серебра? Тогда я в райских пределах, ибо известно всем - серебро есть лучший оберег от того…неназываемого с копытцами и хвостом. Серебро в длани и молитва в сердце спасут от искушения!
И точно. Спасли. Не успел Николай Васильевич трижды произнести Отче наш, как повозку - а это была именно повозка, - вынесло в небеса.

И полетели они вместе с неопалимыми огнями, запахом калош, раздетыми людьми и их табакерками в невиданные выси, аки стрижи перелетные.

“Редкая птица долетит до середины Днепра”, - подумал он. А ведь и верно, под ними Днепр. Летний ласковый плес вольно раскинулся где-то внизу. Там, в дальней дали, скользили баржи, размером со скорлупку. Суетились люди-букашки. И золотые купола Лавры оставались центром божественной красоты.

Повозка загрохотала сильнее и опять нырнула в преисподню. Сердце оборвалось, ноги подкосились и Николай Васильевич чуть не повалился кулем на пол. Чьи-то ловкие руки подхватили его, усадили на скамейку. Народ заволновался, стал спрашивать врача.

“Разве могут быть доктора в этакой громыхалке”, - как-то отстраненно подумал Николай Васильевич, плавно отбывая в забытье. И уже краешком сознания, услышал милую сердцу мову. Ту самую, красоту и напевность которой он трудился открыть миру. Всю жизнь трудился:
"Шановні пасажири, під час руху поїзда притулятися до розсувних дверей - небезпечно!”.

А после, почти совсем на излете:

• "Станція Славутич”