Однажды в С С С Р

Глава 51

Обком похож на банку с тарантулами. Всяк мечтает сожрать ближайшего. Некоторые в отпуска не ходят, ибо опасаются, что в отсутствие их подсидят. Первому секретарю обкома несколько проще: ставят его по протекции сверху, и без участия высших сил снять секретаря невозможно.

Но покидать надолго свой кабинет в Донецке Легушеву не хотелось: разболтаются подчиненные, появятся нездоровые мысли. Станут заглядываться на пустеющее кресло.

С другой стороны – в Жданове ЧП союзного масштаба. А где должен быть коммунист, первый секретарь обкома? Там, где трудней.

Всеволод Анисимович остановился практически в центре, в санатории имени Крупской, из окон его комнат было видно море. Городская молва утверждала, что некогда в этом здании гостил сам Леонид Ильич Брежнев во время своего визита в город почти десять лет назад.

Молва была справедлива лишь отчасти. Брежнев в городе не задержался, отбыв в день визита в столицу. Однако здание действительно готовили на всякий случай.

Дни первого секретаря проходили хлопотно – встречи с активом, посещение заводов, и, конечно, надзор за следствием. Обедал он в ресторане, в центре, в отдельном кабинете, завтрак и ужин привозили в санаторий.

Хотелось гульнуть, прижать в хмельном танце упругое женское тело. Но номенклатурный этикет подразумевал спокойное целомудрие. По крайней мере, на людях. И лишь вечером Всеволод Анисимович мог позволить себе расслабится.

Кем была та комсомолочка, которая приходила в его номер ближе к сумеркам. Кажется, она называла свое имя, но Легушев постарался тут же вымарать его из памяти. Разумеется, она его не любила, он не мог привлекать ее физически. Она отдавала свое тело, вероятно, ожидая какой-то протекции в будущем. Знала ли девушка, что в данный момент карьера первого секретаря обкома висит на ниточке? И если знала, то почему ставила на него? – порой спрашивал Легушев. Может, потому, что других ставок не было, и в этой игре она точно ничем не рисковала.

Глубоко внутри Легушев презирал эту девушку, только от ее услуг не отказывался.

Всеволод Анисимович листал фотокопию личного дела Аркадия Лефтерова. Личные  карточки, анкеты с узкими графами, кои вгоняют тесные рамки и без того маленького человека. Основную информацию давала автобиография в полтора писчих листа, которые были заполнены к тому же большей частью заурядными данными – родился в семье рабочего и служащей, школа, армия… Не было только самого главного.

- А хорошо бы, - сказал Всеволод Анисимович. – После поимки поговорить все же с этим Лефтеровом. Ведь он жил в Стране Советов, читал журнал «Мурзилка», ел советское мороженое. Я уж не говорю про то, что был октябренком, пионером, комсомольцем… И тут бац – вооруженное ограбление! Вот почему у него переворот в голове случился? Может, у всех комсомольцев нынче зреет что-то такое в мозгу вроде карциномы. Сейчас все хорошо, ладно, а лет через двадцать – схватятся за автоматы?

Из окна открывался чудесный вид на море, над которым нынче гулял грозовой фронт. Молнии били где-то на юге, и ветер доносил глухой гром. Справа было видно огни, которые зажигали экипажи «Волго-Донов», стоящих на рейде ждановского порта. Сами же портовые причалы в этот час светились как новогодняя елка.

Вид из окна дополняла девушка, сидевшая на подоконнике. Была она тонком халатике. В одной руке она держала чашку кофе, в другой дымилась сигарета.

- Вот все же, откуда у него такие мысли взялись? – не унимался Всеволод Анисимович.

- У него мать умерла, - с безразличным видом напомнила девушка, которая выслушивала эту историю каждый вечер. – Вот, может, разумом и тронулся.

- Ну и что, что умерла? У всех рано или поздно умирают. Это, знаешь ли, не смягчающее обстоятельство. Наказание должно быть примерным. Открытый судебный процесс, газетчики. А голову казненного хорошо бы выставить в витрине центрального гастронома, как когда-то Леньку Пантелеева. Но изнежился народ. Не поймут.

Девушка поморщилась при упоминании отрезанной головы, отставила кофе, и, поднявшись, прошла по комнате. У радиолы остановилась, включила ее, привычно нашла нужную частоту. Из динамика послышалась музыка, смешанная со скрежетом станции глушения. Недавно с «Тьмутараканью» начали бороться – все равно простаивали мощности.

- Ты не мог бы приказать отключить глушилку, хотя бы пока я здесь? – сказала девушка. – Это всего лишь музыка.

- Это тлетворна музыка, - сказал Всеволод Анисимович, потягивая коньяк из винного фужера.

- Что же в ней тлетворного? О чем плохом в ней поется?

- Я не знаю, - улыбнулся Всеволод Анисимович. – Не понимаю.

Меж тем, глушение стало много тише, а некоторое время пропадало вовсе – пансионат стоял в радиотени на склоне кручи, поэтому сигнал от глушилок сюда приходил отраженным, смятым.

«…

We passed upon the stair

he spoke in was and when

although I wasn't there

he said I was his friend

…»

- пел голос несколько глуховатый, но проникающий до сердца, пронизывающий все вены, артерии, капилляры. И в такт с этой мелодией девушка принялась танцевать. Она извивалась как змея, а радиола и певец ей был вроде заклинателя.