Однажды в Сауринии

Однажды в Сауринии

  Ехать по ноябрьскому холодку было и маятно и приятно. Заморозки схватили землю, но снег еще таял на солнце. Копыта стучали по мерзлой земле. Наваленные мешки с выделанными кожами мерно качались.

  Ефим сидел на козлах, горланя песню о тяжелой доле ремесленника. Настроение у кожевника было отличное, на редкость прямо. Задаток за кожи был плачен и вложен, сейчас он выручит остальное, закупит соли, жене какую безделушку приобретёт. Женился Ефим по отчаянной любви и в своей суженой – Глафире – души не чаял, она  уже подарила ему двух бойких парней, и Ефиму хотелось, чтобы в этот раз родилась дочка. Беленькая, как Глаша.

  Подмерзшая дорога шла желтым по осени лугом. Пахло водой, сыростью, приближающейся зимой. На синем небе зеленой пеленой вдали виделся лес.

  Сутулую фигурку впереди Ефим приметил почти сразу.

- Паня, ну-ка надбавь! – стеганул он лошадь. Кобыла послушно пошла быстрее, хотя до этого видно дремала прямо на ходу.  Фигурка не обернулась ни на стук копыт, ни на громыхание телеги.

- Эй, малая! – окликнул Ефим, распознав в худеньком силуэте девушку, по длинной растрепанной косе. Девушка дико на него глянула и прибавила шагу. – Малая! Да ты не бойся. Давай подвезу.

  Он поравнялся с ней и осекся. Понять, хороша девка или нет, невозможно было из-за синих отекших побоев, застилавших лицо.

- Малая, чего с тобой приключилось? Может, помощь нужна? Куда идёшь-то?

  Девка опять на него уставилась, а потом, словно сбросив морозный ступор, сиганула опрометью в поле. Пробежала саженей десять, да хлопнулась синим личиком в жухлую траву.

  Ефим в сердцах сплюнул, остановил лошадь, бросил поводья и пошел к девке. «Малая» лежала тюфяком, кожевник заметил, что под платком, повязанным на поясе, юбка у девки рваная.

- Вот погань. – Ругнулся мужик, взял её на руки и понёс к телеге. Не бросать же здесь одну!

   Вкруг Кордера прижалось множество деревень и сел. Большой город много потребляет, а кормит его деревня. Где скот растят, где зерно выращивают, где муку мелют. Работы невпроворот.

  Кожевник ехал в сам Кордер – сдавать кожи в латный цех, там выделанное сырье пойдёт на броню. Но по дороге заехал к свояку – портному. Отдать заранее заказанное на куртки да плащи. Девка по дороге проснулась, начала вертеться, попыталась удрать. Ефим бросил ей баклагу с водой, да полкраюхи хлеба. Та осоловело на него таращилась, но поела.

  В деревне она чуть утихла, но от вышедшего встречать Ефима портного так рванулась, что с телеги свалилась.

- Это еще что за чучело? – удивился портной Паскарь.

- Подобрал по дороге. Снасильничали её, она от меня побёгла, да без чувств и пала. Взял грузом, жалко ведь.

- Дорофея! – крикнул Паскарь. – Дорофеюшка выйди к нам!

- Бегу уже, погоди!

- Гнедушка у нас жеребится. – Объяснил портной. – Ничего сын тоже там, он Гнедушку с молока растил, разберется.

  Дорофея вышла из конюшни, на ходу обтирая руки тряпьем. Ефим улыбнулся.

- Дорофеюшка, малую приюти, видишь какое дело.

  Жена портного окинула цепким взглядом девку. Подошла к Ефиму, поцеловала того в бородатую щеку.

- Хороший ты Ефим мужик. Век тебе жить. Пойдем деточка. Пойдем. Не бойся. Я не обижу.

  От женщины девка убегать не стала. Да от Дорофеи особо и не побегаешь. Баба была крепкая, статная, но стройная и быстрая. На лошади ездила наравне с мужем, а бегала может и проворней. В тридцать с небольшим лет она была особенно хороша, но не столько лицом, сколько вся целиком, что бывает со зрелыми женщинами. Когда и походка, и голос, и жесты, вливаются во внешний облик, украшая его.

  «Малую» Дорофея увела в дом, Паскарь прибрал привезенную кожу, забежал за приготовленными вещами, махнул жене рукой, влез к свояку на телегу. Мужики уехали в город. Пообещав вернуться через три дня.

   За знахаркой отправилась младшая дочка Паскаря, девятилетняя Марьяна. Девочка привела пожилую лекарку в дом. Та оглядела найдёнышку, заварила травки на примочки к лицу, дала что-то пить, велела девку обмыть, накормить да дать выспаться.

  Противиться двум напористым бабам у той сил не было. А потом, опоенная, проспала почти два дня.

  На третий вернулся Паскарь, привёз каких-то чудных иголок, напёрсток, мел для раскройки и новых заказов на зимние кожухи. Портной мог бы давно перебраться за городскую стену, но город презирал, говорил, что там воняет мерзко и дышать нечем. Жена соглашалась. Четверо подмастерьев и старший сын давали хорошую подмогу, а больше Паскарь и не желал.

  От Паскаря молчаливая девка продолжала шарахаться, зайцем от огня. В доме её прозвали Симой, пристроили шить портки из льна. Портки Паскарь продавал готовые – размерные, потому особой науки в смётывании не было – только по мелу иди, да обмётывай аккуратно.

  В доме всё чаще топили печь, Сауринские морозы украсили окна, зима наворотила снега. Младший сынок Паскаря влюбился и по утрам в коровнике мурлыкал себе под нос всякую несуразицу, Марьяна скалывала Симе ткань, Сима шила.

  Дорофея круто и деловито правила хозяйством. Она как раз перемещала одни штуки ткани в сарай, чтобы освободить место под другие. Сима подошла к ней вечером и тихонько дёрнула старшую подругу за рукав.

- Чего?

- Где знахарка живёт?

- Зачем тебе? – тут же насторожилась Дорофея. В этом доме ничего не происходило без её ведома. Даже редкие пьяные загулы мужа проходили вроде как с дозволения наречённой. А Сима и вовсе перед женщиной робела, чувствуя силу, потому ответила просто и честно:

- Брюхата я. Плод вытравить хочу.