Ограбление и соблазнение

Семейная драма с криминально-психологическим уклоном

Глава 1. Она устала

Андромаха Аркадьевна Тошнюк, бухгалтер молочного холдинга «Тугое вымя», следила за мужем. Уже давно - около семи минут. Все это время ее супруг Серафим Ильич упивался тушеными куриными сердечками в луковом соусе. Микроволновая печь гудела, словно чудовищных размеров жук, распаляя следующий пункт вечернего меню Тошнюка – грузную макаронную запеканку с мясным фаршем. Серафим Ильич как всякий обжора был гастрономическим вампиром: самые жестокие приступы голода накрывали его после заката солнца. Жена давно привыкла к этому. Все ее кухонные манипуляции были подчинены главной задаче – соорудить обильный и вкусный ужин для мужа, а потом сидеть и смотреть, как он изничтожает эти титанические, но мимолетные труды.

Взгляд женщины, которая смотрит, как ест ее мужчина, - самая красноречивая вещь на свете. В этом взгляде есть любовь, горячая нежность, умиление, материнская забота, осознание выполненного долга, радость за хороший аппетит своего мужчины и тревога при его отсутствии, удовольствие, желание угодить и еще черт знает какие восхитительные чувства. Ничего этого во взгляде Андромахи Аркадьевны не было. Уже давно этот взгляд переполняло раздражение, которое сегодня вечером было особенно жгучим. Если бы взгляд мадам Тошнюк был тепловым лучом, то наверняка подпалил бы ее мужу седеющие волосы в ложбине жирной груди со свиными сосками. Ничего обнадеживающего для Тошнюка не предвещала и поза его супруги: скрещенные на столе руки, на которые Андромаха Аркадьевна положила угрюмые груди стареющей женщины, чья жизнь, как разбитая телега, скрипя и подпрыгивая на кочках, катится в овраг под названием «жизнь после 40». Андромаха Аркадьевна смертельно устала.

Но Серафим Ильич давно не замечал взглядов жены и не интересовался ее настроением. Тем более, во время ужина. Он блаженствовал. С обезьяньим проворством, удивительным для мужчины его комплекции, Тошнюк нанизывал на вилку куриные сердечки, а болотце лукового соуса осушал хлебом. Серафим Ильич не любил хлебные корки, поэтому для своих целей использовал исключительно мякиш, который выдирал из чрева свежайшего «Старорусского» батона. Такое обращение мужа с хлебом уже в первые недели их супружеской жизни приводило Андромаху Аркадьевну в натуральное исступление. Она просила, грозила, свирепела, но все было напрасно.

Потыкав мякишем в соусную жижу и убедившись, что он вполне пропитался, Серафим Ильич отправлял мякиш в рот и, сожрав, облизывал пальцы. Иногда, впрочем, он не успевал донести мякиш до рта: разбухшая до крайности хлебная губка разваливалась прямо в воздухе, и нижняя ее часть плюхалась обратно в тарелку, окропляя бурыми брызгами стол. В этих случаях Серафим Ильич старательно вытирал брызги со стола новым куском «Старорусского», который тут же погружал в луковое болотце. Ему было очень вкусно. Он чавкал, шмыгал носом, мычал, всхрапывал и периодически утирал рукой заляпанный рот. После этого смотрел на ладонь внимательным взглядом хироманта и облизывал ее. Случалось, что Серафим Ильич капал соусом и на рубаху. Но ни одна капля не оставалась незамеченной. Каждую из них Тошнюк находил с педантичностью блохоискателя, вытирал пальцем и облизывал его. Казалось, если бы он мог, то облизал бы и рубаху.

Куриные сердечки и жирный соус Тошнюк запивал светлым пивом «Мохнатый хмель». От липких пальцев стакан с пивом быстро затуманился. Делая очередной глоток и деликатно отрыгивая, Серафим Ильич с некоторым усилием отклеивался от стакана и вновь брался за вилку. На кухне четы Тошнюк было уютно, как в хлеву.

«Любовника завести, что ли? – с тоской думала Андромаха Аркадьевна. – Вот хотя бы этого, соседа по даче… как там его… с лысиной полумесяцем. Он хоть и лысый, но статный мужчина. А усы, ах, Боже мой, какие у него усы!.. Ну прямо жандармские. До чего я люблю усатых мужчин!.. Сколько раз просила Тошнюка отпустить усы, но нет: ему, видишь ли, усы за столом помешают!.. Ощущения, говорит, будут не те. А на ощущения законной супруги он чихать хотел зелеными соплями… Эгоист.

Нет, в этом соседе определенно что-то есть. И главное, смотрит на меня, как на малину. Уж сколько раз к себе зазывал, настойкой угостить обещал, прохвост».

Арифметическая память бухгалтера «Тугого вымени» тут же услужливо включила в голове хозяйки запись одного из недавних разговоров с похабным дачником. «Рецепт настойки, - говорил дачник вкрадчиво, - у меня, Андромаха Аркадьевна, особый. Алхимия! Никому я про него за всю жизнь не рассказывал. Но вам скажу. Потому как испытываю к вам непреодолимое доверие. Так вот, соседушка, я настаиваю водочку на шоколадной карамели «Негритенок». Знаете, конфеты такие продают в бакалее? Вот это и есть мой секретный ингредиент. И еще молотый кофе добавляю – самую малость, полторы столовых ложки. Для запаха. Ну и корицу, конечно. И что вы думаете? Дивная субстанция получается, Андромаха Аркадьевна! Голову кружит, но не дурманит. Даже, напротив, проясняет мозги. Особенно левое полушарие. А тело расслабляет до состояния пуха лебяжьего. И для сосудов опять же полезно. На вкус и глаз моя настойка – вылитый коньяк. Только пахнет не клопами, а шоколадом. Просто эйфория, извините за выражение! Может, зайдем ко мне, опустим хоботки в нектар, а?»

«А я ведь по голосу его чувствую, что не только это свое какао с водкой он мне предложить хочет, кобель усатый, - продолжала размышлять фрау Тошнюк. - На дачу приезжает всегда один, как и я. Говорит, что удачно развелся – овдовел, то есть. Черт его знает, может, и не врет… А и впрямь, пойду-ка я к соседу настойку пить. Вот как в следующий раз предложит, так и соглашусь. А чего? Много ли мне в жизни-то еще осталось таких приглашений от мужиков?..

Однако же досадно будет, если я изменю Тошнюку, а он и не узнает, что это ему наказание, которое он самолично заслужил. Возмездие за то, что своим свинским безразличием довел ситуацию до трагического конца. Нет, перед тем, как идти настойку пить, надо все же дать Серафиму последний шанс. Последний-распоследний. Пусть поборется за меня, а то привык на всем готовом… Дам ему условный срок с отсрочкой приговора на месяц. Или два. Но не больше. Долго ли еще он будет надо мной куражиться? Хватит! Уж сколько собираюсь высказать ему все, прямо в глаза его заплывшие… Сегодня же все и скажу. Нет! Сейчас же!..»