Охотничьи рассказы

Макука

М А К У К А

Утка взлетела из-за высокого рогоза неожиданно для всего нашего трио: и для меня, и для Михайлыча, и для его восьмилетнего спаниеля Найды, шуршащего в это время в острой осоке в противоположной стороне.

Увидев птицу, собака разочарованно тявкнула, а мы с Михалычем вскинули ружья, но я выстрелил первым. Оба моих выстрела совпали с резким порывом ветра, непонятно откуда налетевшего. Утку болтнуло, но она выровнялась и продолжила лететь. Я тоже, как и Найда, гавкнул ей вслед ядрёным матом, сетуя на свою поспешность. После точного выстрела Михалыча кряква кубарем полетела вниз и шумно шлёпнулась в воду за дальними кустами.

- Наглухо, - подытожил я.

- В протоку упала, - рассудил Михалыч и с нарочитой строгостью крикнул вдогонку уже бегущей за дичью собаке: - Профукала, корова старая! Ищи, и с пустом не возвращайся!..

- Чертовщина какая-то, - досадуя на свой промах, недовольно пробурчал я и обратился к старику, кивнув в сторону упавшей утки и имея в виду вдруг поднявшийся сильный ветер: - Михалыч, ты на сколько её упреждал? Корпусов на семь, что ли?

- Кажется, я вообще её «обзадил», - понимая меня, ответил он, хитренько прищурив глаз.

- Ой ли? - усмехнулся я. - Не всё то правда, что кажется.

- Как сказать. Бывает, что «кажется» – это и есть правда, - отозвался он, перезаряжая мою давнюю мечту – своё не дешёвое льежевское ружьё ручной сборки. Из таких завидных стволов Михалыч, образно говоря, пернатых за километр брал, вот как сейчас – это не моя ижевская бабахалка. Из моей двустволки дальше полста метров в цель стрелять уже несерьёзно. Дробью-то её обсыплет, а вот угодит ли какой-нибудь свинцовый шарик в утиный жизненно-важный орган – это только тому шарику известно. Вот взять Махалыча: он всегда был «зенитчиком» в хорошем смысле этого слова и брал своих водоплавающих на предельных дистанциях. Я снова чертыхнулся, уже про себя, поскольку был уверен, что выцелил утку на «будьте любезны». И на тебе – промазал!

Когда прибежала мокрая Найда, размахивая на ходу ушами, и положила около ног хозяина утку с перебитой шеей, я постучал по фляге, висевшей на моём ремне:

- Теперь как полается – надо по пятьдесят за первый трофей.

- Не вопрос, - согласился Михалыч и добавил: - А чего по пятьдесят-то? Давай уж по сто… пятьдесят…

Мы выбрали бугорок, где травка была пониже и посуше. Присели, быстро раскидали, остограммились, закусили. Найде, выжидающе смотревшей на Михалыча глазами уличной попрошайки, – а большинство собак страдают таким пороком, – тоже корочка перепала. Она аккуратно сняла её чёрными губами с хозяйской ладони и стала тщательно жевать – вот же леди, едрёнать! Проглотив пищу, она легла, глядя осуждающим женском взглядом на двух выпивающих мужчин. Её узкий старушечий череп с острым темечком и грустные карие глаза, умудрённые жизненным опытом, не позволяли думать о ней как о глупой собаке. Собственно, у Михалыча никогда никаких проблем со своим английским спаниелем не возникало. Поневоле подумаешь: дай бог такую жену!

- Чертовщина какая-то, - опять подосадовал я.

- Чертовщина какая-то… - полушепотом повторил Михалыч, и от интонации, с которой он произнёс эти слова, мне стало немного не по себе.

- Что это ты? - поинтересовался я.

- Я похож на сумасшедшего? - спросил Михалыч, испытующе глядя на меня.

В ответ я пожал плечами:

- Не замечал. В общий коридор всех ненормальных людей нашей обширной страны дураков ты вполне вписываешься. А, впрочем, все мы сумасшедшие по-своему.

- Тогда слушай, - начал старый адвокат, прикурив сигарету и сделав первую глубокую затяжку. - Никому никогда об этом не рассказывал, тебе первому… Ты, хотя и бывал в моём районе, но, конечно же, досконально его не знаешь. Есть у него на самой окраине деревня Райская. Всего два десятка домов, половина дачных. Почему Райская – не знаю, но не оттого, что в ней рай. Он, по моему мнению, может быть где угодно, только не у нас. Дорога, ведущая к деревне, хоть слова «асфальт» и не слышала, но утрамбована не хуже бетонной взлётно-посадочной полосы. За деревней протекает речушка, слева от деревни лес, справа лесок с болотиной. Да ещё и с какой! Глянешь дальше – чистое озеро, а шагнёшь ближе – сапог с «чмоком» в засос берёт, так, что и не вызволишь. Там и утка водится, и народу раз-два, да и обчёлся, хотя бы потому, что на той болотине без резиновой лодки или без собаки делать нечего. Но тащить лодку на горбу – занятие малоприятное. Что не шаг, то канава, что не два, так ё-моё! И трава там как пожарная пена. С виду, будто твёрдая земля, а на деле рыхлый снег: то оступился, то чуть не упал. Однако местами можно маршировать, как по площади. В общем, сплошной экстрим и экзотика. Я, случалось, в конце августа туда наезжал. И всегда удачно. Четыре-пять уток всё время брал. И какие были утки? Орлы! А в один год взял десяток. Домой тогда не пошёл, заночевал неподалёку от болота. Славно мы с Найдой ту ночку провели: у костра посидели, выпили, дичины покушали всласть, песен попели. Утром я ещё пару чирков уронил. Одного близко взял, а второй далеко в тростник упал. Найда два раза за ним гоняла, но всё-таки нашла и принесла. Что же, она тогда молодой сукой была, устали не знала – веретено. Последний раз я ездил на то болото лет пять назад. Вернее сказать, хаживал. Машина тогда зачем-то срочно сыну потребовалась, и добираться до места мне и Найде пришлось своим ходом: сначала на рейсовом автобусе, шедшем в Москву в 23.00, потом пешком шесть километров. Фонарь светил, мы топали, не спешили. Мой спаниель то и дело недовольно фыркал, словно спрашивал: «Хозяин, что мы сегодня ноги-то топчем? Где твоя машина?» В лесок мы зашли часа в три, ещё темно было. Кинули кости под раскидистую сосну, соснули чуток. Как только просветлело, двинулись дальше. Я надеялся отохотиться по полной программе, однако…