Охотник

Охотник

Я пишу эти строки, так и не сумев унять дрожь в ослабших руках. Строки, зажженным фитилем отмеряющие мгновения до последнего выстрела. Своей небольшой исповедью я не хочу вызвать у нашедшего ее жалость и сострадание, не преследую цель оправдаться или сбросить с плеч тяжкий груз. Но считаю своим долгом и последним, что еще могу сделать – рассказать о причинах, которые привели к событиям этой ужасной ночи. То, что произошло в это полнолуние, наверняка всколыхнет всю округу, войдет в историю, как один из самых кровавых инцидентов Уэльса, обзаведется своим жутким, шепчущим названием, а через года обретет форму байки, пересказываемой на разный лад подвыпившими мужиками у костра. Я же хочу исключить неверные толки и могу лишь надеяться, что все написанное мной не воспримут как бред воспаленного, обезумевшего разума и это сумбурное предостережение будет услышано…

Мой жизненный путь начался ровно тридцать лет назад в небольшой деревушке Фармерс, что на юге Уэльса, в родовом имении графа Мортимера. Мать умерла при родах и отец, вопреки семейной традиции, назвал меня в соответствии с ее волей – Себастьяном. Я стал наследником потомственного рода охотников, что уже пять поколений обеспечивал Мортимерам их мясной рацион. Несмотря на огромную разницу в положении, графы всегда относились с теплотой как к моим прадедам, так и к ныне живущим Ярвудам. Подрастающие виконты частенько играли во дворе под пристальным взором чутких охотничьих глаз. Отец рассказывал, что именно спасением заблудившегося в лесу сына графа два века назад, наш род обеспечил себе особое отношение со стороны Мортимеров.

Обучение охотничьему ремеслу началось уже в пять лет. Мой отец был человеком грубым и порой даже чересчур жестким. Он редко хвалил меня, часто наказывал за неудачи. Тем не менее я сомневаюсь, что в округе отыскался бы человек, имеющий больший опыт в добывании дичи. Мастерство его было отменно и уже к тринадцати годам моей охоте мешал только недостаток сил для стрельбы из ружья, а к восемнадцати я редко когда возвращался без крупной добычи.

Сколько себя помню, мне всегда было трудно сходиться с людьми. Детей в имении было много, но моим единственный другом стал сын графа Брина – Гаррет, который был всего на два года старше. Почти каждый день мы проводили в компании друг друга. Он тайком приносил мне сладости, книги и различные диковинки из обширной коллекции, хранящейся в особняке, которые мы изучали со всей серьезностью, на какую только были способны детские умы. Я же был инициатором многочисленных вылазок в лес, где мы могли пропасть на целый день, и делился с Гарретом различными охотничьими хитростями и особенностями местной фауны. За наши проделки нас постоянно наказывал либо граф, либо мой отец, после чего мы предпочитали провести целый день на ногах.

Да, мы были неразлучны, но несмотря на это, я всегда немного завидовал Гаррету, чего конечно никогда не показывал. Несмотря на скверный нрав отца, я искренне его любил. Но до самой его смерти мне казалось, что он всегда был более благосклонен к сыну графа Брина, чем к собственному. Тогда я тщетно пытался понять, почему меня оставили на втором месте. Осознание пришло, когда появился повод поймать самого крупного оленя, которого только можно было найти в ближайшем лесу – у Гаррета родился сын. Уильям был чудесным ребенком и всегда словно светился счастьем, заставляя сердца окружавших его людей буквально таять. Впервые взглянув на него, я подумал, что именно это чувствовал мой отец к Гаррету все это время, и по-доброму усмехнулся.

Мальчик рос, развивался и все так же являлся причиной несходящих улыбок. Своих детей у меня не было, всю свою любовь, на которую только был способен, я без остатка отдавал ему. Уильям же все свободное время старался проводить у охотничьей хижины, откуда мы часто отправлялись в лес на прогулку. Я обучал его как собственного сына, бережно передавая знания, полученные когда-то от отца. Мальчик достиг определенных успехов и не раз пропускал ужин в особняке, предпочитая собственноручно пойманный трофей, приготовленный на костре в компании бородатого охотника.

Хорошие, теплые воспоминания. Они немного уняли дрожь в моих руках и слегка успокоили сбивающееся с ритма сердце. Наверное, читающий эти записи уже утомился моим совершенно неотносящимся к делу жизнеописанием, за что искренне прошу прощения. Пожалуй, так я лишь пытаюсь отсрочить момент, когда мне придется снова прокрутить в памяти весь тот невообразимый ужас, немыслимый в своей отвратности, противоестественности и жестокости. Я постараюсь перейти к сути, при этом удержав ту толику ясности, что осталась в моем измученном разуме…

В особняке было оживленно как никогда прежде. Уильяму исполнялось четырнадцать лет и теперь он по праву мог называться мужчиной и достойным наследником рода. Гаррет же не пожалел сил и средств, чтобы организовать самый пышный прием, на который только был способен. Всю неделю он без устали рассылал приглашения, заполнял погреба дорогим вином и раздавал указания слугам, забывшим про отдых в этот нелегкий период. Виновник торжества же, наблюдая за спешными приготовлениями, все время был как на иголках. Несмотря на все старания гувернантки, он с самого утра никак не мог успокоиться и сделал не один круг по особняку в ожидании вечера, постоянно попадая кому-нибудь под руку и обезоруживая недовольных своей ангельской улыбкой.

Я же был не так оптимистичен. В последнее время в лесу стало на удивление мало дичи, хотя следы крупной стаи волков или болезни, послужившие бы причиной, не попадались мне на глаза. Олень, которым Гаррет хотел удивить гостей на приеме, до сих пор не был пойман и это утро было моим последним шансом. День выдался жарким и солнечным, однако ветер не проявлял себя, а птицы летали низко, что неизменно обещало грозу. Стоило торопиться.

Через пару часов мое настроение заметно приподнялось. Госпожа Фортуна явно находилась в бодром расположении духа и следы оленя обнаружились достаточно быстро. На выслеживание потребовалось немного больше времени, чем я рассчитывал, но в итоге один точный выстрел положил конец моей полосе неудач. Перевязывая рога веревкой, я тихо насвистывал себе под нос, пытаясь попасть в ритм рассевшегося на ветвях птичьего хора. Именно тогда кусты неподалеку зашуршали и в прекрасную песню вклинился отвратительный, заставивший меня замереть, хриплый писк. Рука сама потянулась к ружью. Движение прекратилось, но пробирающий до костей звук, словно искаженный дьявольскими силами плач ребенка, все раздавался, становясь то тише, то громче. Я осторожно начал обходить куст по широкой дуге, не сводя мушки с кустов. То, что предстало моему взору, одновременно наполнило мою душу облегчением и диким, животным ужасом. Нет, в зарослях не прятался неведомый хищник и не было никакой опасности для жизни. На земле лежал обычный серый кролик, хотя слово обычный явно не подходило для ситуации. Огромный, раздувшийся живот, весь в проплешинах, вздымался из последних сил в унисон с отвратительным хрипом. Кровавые глаза уже не могли ничего видеть и сочились гноем, а из пасти стекала красная пена. Задняя лапа животного периодически дергалась, довершая ужасную картину. Прежде мне не приходилось видеть ничего подобного. Подступившая к горлу желчь объявила начало мучительному спазму, избавившему мой желудок от завтрака. Что же за ужасная болезнь смогла сотворить такое с божьим созданием? Борясь с отвращением, я вытащил нож, твердо решив избавить умирающего от мучений. Но как только клинок вонзился в кроличью глотку, его живот разорвался с омерзительным треском, изрыгая на меня тухлые внутренности и отвратительные миазмы. Я упал, задыхаясь, и сразу почувствовал резкую боль в ноге, будто от укуса десятков шершней. Сквозь слезы мне удалось разглядеть лишь маленькое нечто, склизкое и бесформенное, быстро удаляющееся и вскоре скрывшееся в густых зарослях. Мысли мои метались, сердце отбивало бешеный ритм. Кое-как сумев подняться, на ватных ногах я добрался до ближайшего ручья. Боль уже отступала, дыхание выровнялось, постепенно прояснялся разум. Мой мозг судорожно пытался проанализировать случившееся, открывал все более глубокие области памяти, в надежде отыскать хоть что-то, что могло бы объяснить пережитый ужас, но не мог.