Ольга. Уроки престольного перволетья

Свадьба

(Это вторая книга цикла "Ольга" - примечание автора)

– Удалось на причалы-то сбегать, на невесту князеву поглазеть?

– Удалось, удалось, милая. Я ведь в самые первые ряды протиснулась, дотошливо девку разглядела...

– Ну же, сказывай скорей, не томи... Какова собой будущая княгиня? Хороша?

– Хороша-а... Лицо бело, нежно. Очи велики, ясны. Сини, кажись... Брови и ресницы темны. Уста червлёны...

– А волосы, волосы-то каковы? Поди, черны, раз брови темны?

– Не-е. Не угадала. Светлы. Аки лён... И густы...

– Вот же, бывает такое. Кудрявы, прямы?

– Прямы. По плечам и спине этак раскинуты были... паволокой переливчатой. И перлами перевиты на висках...

– Высока ли, низка?

– Ну-у... Не низка, не высока... Хотя... Всё ж, верней, высока... Для девки... Почти с князем вровень...

– Телом как? Худа, изобильна?

– Всяко не изобильна... Но и не сказать, что худа... Точёна... И гибка... Что берёзка. А ступает – плывёт... Ровно лебедь белая... Ладная девка...

– А князь что?

– А что князь... Мог ведь и познатней невесту сыскать. А взял энту. Не за одно приданое, поди. За красу... Влюбился, видать...

Дверь в горницу резко распахнулась. Чернавки охнули, испуганно замерли. За порогом стояли две женщины. Грозно взирала на чернавок из-под нахмуренных бровей старшая теремная челядинка Белёна, правая рука госпожи. Крепкие кулаки Белёны были решительно упёрты в мощные бёдра. На полшага позади – будто натянутая струна, прямая и звенящая гневом, явственно ощущаемым в помертвелой тишине, – стояла сама госпожа. Белело в полусумраке сеней её лицо, обрамлённое шёлковым убрусом, играли, переливались самоцветы узорочья, насквозь пронизывал холодом взгляд.

– Чем это вы тут заняты, оплазницы[1]? – прикрикнула Белёна, перешагнув порог.

Госпожа не пошевелилась. Вряд ли она мыслила размыкать уста для упрёков, но её ледяное молчание и неподвижность пугали застигнутых за болтовнёй чернавок гораздо сильней крутых кулаков и резких окриков старшей челядинки...

– Дык мы того... этого... прибиралися... Полы мыли у госпожи в горнице... Как и заведено...

– Слыхали мы, как вы прибиралися! Языками! А ну, пшли отседова! – рявкнула Белёна. – На поварню! Бегом! Бездельницы!

Чернавки подхватили вёдра и ветоши и поспешно покинули горницу. Осторожно, с многократными поклонами миновали госпожу и скрылись с глаз. Госпожа вступила в горницу, подошла к высокому, богатому креслу, опустилась в него...

– Утомилась, матушка. Оно и понятно. Князю – пир да веселье, а тебе – морока да убыль... Ты отдохни... Посиди... Изволишь чего?

– Ступай, Белёна, – приказала госпожа. – Оставь меня...

Белёна почтительно поклонилась и вышла, прикрыв за собой дверь.

Госпожа откинулась на спинку кресла, уронила голову на ладонь упёртой в подлокотник руки, закрыла гладкое чело и очи изящными пальцами в дорогих перстнях. На душе было гадко, дурные мысли тяготили ум, глупая бабья болтовня иглой колола висок.

«Точёна, гибка. Берёзка, лебедь! Да что б её! Мало князю баб и девок! Ладных, умелых, послушных... На что ему эта сдалась? Верно, мать свою Игорю напомнила. Его первую кручину... А если и правда, влюбился? Седина в бороду... Что тогда? В тереме и в Киеве новая хозяйка появится? А мне что? Вон из терема? Ключи от закромов и скотницы[2], будь добра... Ну уж нет! Не отдам! Совсем ты пала духом, матушка... Рано раскисать, рано... Натешится, наиграется, бросит... А не наиграется – разочаруется, осерчает... Князев гнев ведь и подогреть можно... Главное, чтоб не понесла... Но и от того средства есть... Поборемся ещё, повоюем. И поглядим – чья возьмёт... Я одна суть княгиня в Киеве! И пока я жива – другой не бывать!»

В Пировальне, просторном чертоге терема князя Киевского, отведённом для празднеств и увеселений, полуденное столование собрало множество знатных людей. Во главе стола восседал сам Игорь Рюрикович. Три дня назад в Киев прибыли ладьи его невесты, княжны из далёкого Плескова. Пока после дальней дороги в преддверии свадьбы княжна Ольга и её названый батюшка отдыхали, князь Игорь, не жалея сил и не зная устали, развлекал нарочитых гостей, прибывших на торжество, дневными застольями и вечерними пирами.

Одним из гостей за княжеским столом был воевода Свенельд. Он приехал в Киев тогда же три дня назад. Вместе с первейшим советником князя, Асмудом, Свенельд сопровождал князеву невесту и её людей из Новгорода в Киев. Но, в отличие от десницы, Свенельд провёл на севере всю зиму – сначала в Ладоге, затем в Новгороде.

– Стало быть, ты, воевода, исперва Вальгарду-мятежнику сказывал, что не станешь князю Яромиру подсоблять в борьбе за Новгород? – спросил у Свенельда Фаст, седовласый, сухощавый муж преклонных лет, буравя воеводу пронзительным взглядом светлых глаз. Он сидел за столом напротив Свенельда, среди людей, особо приближённых к князю. – А Яромир Плесковский, между тем, будущий тесть нашего Игоря. Ему не помочь – значит, супротив самого князя пойти...

Фаст позволил себе назвать князя Киевского одним лишь именем, потому как приходился ему родичем: когда-то был вторым супругом ныне покойной Ефандры, матери Игоря. Ефандра после смерти Рюрика перебралась из Новгорода в Киев к сводному брату. Олег Вещий устроил брак сестры по отцу со своим воеводой. Сейчас Фаст правил в названном в честь него же городке-заставе на реке Ирпень – Фастово, крепости на границе с землями древлян. Его сыновья, сводные братья князя Киевского, Турдв и Карень, сидели наместниками в Чернигове и Любече, градах, расположенных от Киева выше по течению Днепра. Их ладьи присоединились к поезду будущей княгини по пути в стольный град.