Ольга. Хазарская западня

Заговорщики

Киев

Невесомые, будто греческая паволока, сумерки опускались на Киев. Шумная суета душного и пыльного дня сменялась волнующими звуками неспешно наступающей летней ночи. Затихало торжище; разговоры возниц и скрип телег, перемещавших товар с торговых рядов на склады, тонули в долетавших с вечерних гуляний девичьих визгах, смехе и песнях, в хмельном гомоне оживших постоялых дворов. С заливных лугов Оболони ветер нёс сладковатый запах свежескошенного сена. Прохладой веяло от Днепра. Кое-где в домах на Подоле сквозь занавеси на маленьких волоковых окошках пробивался тусклый свет лучин, в теремах на Киевских горах за косящатыми оконцами горели свечи и масляные лампы.

Светилось в этот час и распахнутое окно одной из опочивален богатого дома боярыни Оды на горе Хоревице. На постели в опочивальне возлежали двое: жена, совсем юная летами, и молодой мужчина. Рука женщины нежно обвивала возлюбленного, щека покоилась на его широкой груди. Исподволь, чуть запрокидывая лицо, молодица посматривала на избранника, будто желала о чём-то спросить или поговорить. Мужчина этого не замечал. Его взгляд был непроницаем, отрешён; лицо почти неподвижно — лишь слегка трепетали ноздри, втягивая запахи, доносимые колышущим занавеси ветром. По привычке, свойственной людям, живущим походной жизнью, он нюхал ночь и чутко вслушивался в темноту. Его иссечённое шрамами, налитое мощными мышцами тело, укрытое в этот миг лишь объятиями подруги, равным образом свидетельствовало о том, что мужчина был закалённым в бранях воином.

Устав ожидать внимания, жена решилась заговорить сама и приподняла голову.

— Может, задержишься на денёк, ладо мой? — жалостливо протянула она.

Стряхнув задумчивость, мужчина посмотрел на подругу. Смоленская княжна назвала его так, как обычно величают супруга — уже и не сомневалась, видно, что он может быть для неё кем-то иным.

— Я бы и рад, да вражины не ждут, душа моя, — улыбнулся Свенельд, стараясь смягчить и жёсткое лицо, и голос, и коснулся волнистых волос Любомиры. Они были на ощупь мягки и нежны, как руно ягнёнка, и в свете свечного пламени отливали медью. Он с удовольствием принялся водить по ним ладонью.

— Как же я соскучусь! Будь осмотрителен, молю. Я ума лишусь, коли с тобой что-то приключится, — горячо прошептала она. — Хотя я и так уж, видно, его лишилась... Такое творю... Благословения отчего не имея... Но едва помыслю, что пришлось бы обнимать нынче другого...

— Зачем мыслишь о том, чему не бывать?

— А затем, чтобы себя похвалить. — Любомира лукаво прищурилась. — Ехала бы уж, верно, в Новгород, коли не решилась бы с княгиней слово молвить... Да будет милостива к ней Макошь! — с жаром воскликнула она. Ладонь, поглаживающая рыжие волосы, замерла. — Наше везенье, что княгиня столь добра. И люба князю Киевскому и потому ни в чём отказа не ведает.

— Ты вроде себя похвалить собиралась, а сама княгиню славишь...

— Не славлю, а дивлюсь... Молвили, будто князь шибко лют к княгине был. Но я не верю. Любящий муж не может быть так суров, как про князя болтали.

— Всё-то ты знаешь...

— А помнишь, на второй день свадьбы княжича с касожкой[1] князь Игорь к нам подошёл? То-то уж он нам умилялся. Говорил: вот добрая чета, прямо как мы с княгинюшкой. А я, мол, кудесником себя ощущаю, устраивая ваш брак, — переливчато засмеялась Любомира.

— Пьян был князь, едва на ногах стоял, — произнёс Свенельд глухим голосом.

— И вовсе не был он пьян, когда рёк: «Какой славной невестушке мы тебя сосватали, воевода», — не унималась Любомира, желая, видно, немного подразнить Свенельда. — А княгиня добавила: «Ваш черёд ближайший. Совет да любовь...»

— Ну, довольно о них, душа моя. — Свенельд рывком перевернул её на спину и закрыл рот Любомиры поцелуем: ему надоело слушать болтовню про князя и княгиню, до невозможности бесившую его.

Разумеется, он помнил, как Игорь и Ольга подошли к ним на свадебном пиру княжича Олега[2]. Всего-то три дня с тех пор минуло... Князь Киевский соловьём разливался, княгиня стояла, потупив очи. А после слов про славную невестушку Игорь склонился к нему, сжал ладонями плечи и шепнул, что коли она, то бишь невестушка, понесёт — ещё славней будет. Любомира, конечно, того не услышала, а вот Ольга услышала или угадала, о чём речь. Метнула искоса взгляд на супруга — тот расцвёл улыбкой в сторону жены, и она в ответ сдержанно улыбнулась и сказала про совет да любовь.

Злость горячила Свенельда подобно молодому женскому телу под его руками. Он терзал Любомиру ласками, стараясь прогнать досадные мысли, но лишь сильней распалялся. Тогда, во время пира, ему почудилось, что князь неуёмно глумится над ним, мстя за поцелуй княгини, вытребованный для него дружиной после победы над касогом. А Ольга с готовностью подыгрывала супругу. Заговорщики, чтоб их...

Вдруг он охолонул, подумав, что ведёт себя напористо и даже грубо со своей юной невестой, чересчур рьяно переводя в любострастие раздражение, кипевшее внутри. Ему показалось, что Любомира затрепетала от его натиска, напугалась: всё-таки она ещё так неопытна и непривычна к отношениям подобного рода — это была лишь их вторая встреча, продолжившаяся телесной близостью. Он отстранился и посмотрел ей в лицо.

Ощутив заминку, Любомира распахнула очи. Взгляд её был странно неподвижен, будто устремлён внутрь себя. Она крепче сцепила руки на его шее, притянула к себе, вздохнула и нетерпеливо подалась к нему.