Оливковое семя

Оливковое семя

Хризоберилловые воскресные палитры подчинили себе землю кесаря в тот день, когда в виллу фамилии Вульгатус прибыл молодой новоиспеченный магистрат Юстиниан. Врата новой эры отворились духом сомнений, новых идей и опасного наития к всенародным авантюрам. В самом воздухе всего великого Рима витал аромат все более рукотворной новизны человеческого гения. Однако даже таким молодым и еще достаточно сильным начинающим политикам иногда был нужен отдых от злободневной изматывающей суеты, нужда в такой, пускай и маленькой, но очень значимой вакации до некоторого времени мучила Юстиниана Битрикса. Его работа была вдоволь сложна, ибо для него становление магистратом было не самым очевидным исходом его непродолжительной службы кесарю, народу, который избрал его, отнюдь дух времени диктовал свои условия. В последние годы все менялось слишком быстро, многое становилось все более непредсказуемым, в конце концов, какой император руководил империей, такие и настроения учинялись в нишах самого государства.

В то время, над отцом цивилизации – Римом, стоял истероидный и эгоцентричный Нерон Клавдий. Новоиспеченному магистрату выпала незавидная доля – разделить последнюю часть правления, данного люто чванствующего последние года, отдалившегося от руководства державой и занятого лишь только оголтелым самолюбованием государя. Оно, это самолюбование, достигло своего апогея в виде участия императора в самих Олимпийских играх 67-го года. Такое хмурое небо обрушило на голову Юстиниана град проблем, по решению которых и наступил долгожданный отдых.

****

Семья Вульгатус в родных краях уже давно обрела славу чистейшего артезианского истока, чьи статные отпрыски, будто перламутровые павлины, прославляли Венеру и все то материально идеальное, что только можно было узреть. «Crystallo» называли каждого нового ребенка этой фамилии, даже те, кто едва знали оную чистую кровь, их тела были необычайно белесы для итальянских земель, они натурально блестели среди всех смуглых поэтичных натур их окружения… а экзотический блеск всюду вызывает восторженние, в том числе, и у притязательного народа, чего уж говорить о плебеях. Прародитель-Вульгатус слыл настоящим воином Рима, легатом XV легиона «Apollinaris». Название его легиона отлично олицетворяло и его самого, явный сыновий след Аполлона проглядывался в фигуре отца отцов кристального рода. Воину Аполлона удалось пустить крепкие корни, не подверженные разложению путем примеси и долгой их жизненной дороги…

Для Битрикса, Вульгатус были подобием родни, семья его издавна имела близкие отношения с этой династией. Но, поскольку кровные родственники Юстиниана давно, и уже очень давно как почили, ему не приходилось попадать в ситуацию трудного выбора: где отстраниться от шума дня и интриги ночи, тем паче, когда Вульгаты всегда были готовы радушно принять такого как он гостя.

****

Теплые легкие ветра обдавали террасу белокаменного дома. Юстиниан смотрел с приличной высоты на угодия хозяев, на летние пейзажи центральной Италии, где, то тут, то там виднелись зеленые, на первый взгляд пустые холмы, иногда дружественные собрания чересчур эстетичных деревьев, которые выглядели так, будто бы сошли с полотен мировой живописи, маленькие, совсем тоненькие и юркие ручьи, проселочные и торговые дороги. Там, внизу, изредка разворачивались какие-либо причудливые для аристократа сюжеты семейного быта плебса, что проживали в домах неподалеку от виллы на трех холмах. Еще прародитель-Вульгатус заложил сию виллу на трех холмах сего края, очевидно поразившись красотой этих мест, он, подкрепляя свое желание доброй службой, смог получить эту землю, где обустроил настоящее гнездо экзотических птиц.

Юстиниан долгие часы мог наблюдать разворачивавшиеся пред высотой его настоящего положения просторы. Иной раз ему, – не сказать, что больше всего нравилось, но вызывало какие-то особенные чувства – выпадала удача посмотреть, как работают местные крестьяне, прямо со своего возвышенного места. Ибо он, видя как пашет крестьянский сын, понимал всю парадоксальность, несовершенство природы людей, ведь и он, работая в интересах этого народа на более ответственных местах, как ни крути, мог бы быть всегда абсолютно точно приравнен к пашущему земледельцу; но всегда будет статусная персона виновником всех бед, которая как изрядный кровопийца – по мнению народа – всю жизнь сосет кровь из жил обычного люда, а когда тот самый люд приносит ему в дар хотя бы какую-нибудь победу, почивает заместо них на лаврах. Недоумение брало его душу, узость взгляда его же людей – поражало разум.

Все есть красота – думал Юстиниан – мой народ, моя империя, даже мой император… но красота эта понятна только человеку знающему, что такое сама красота, и видевшему кошмар нищеты, дикость развала и рассвет пустоты. Да и у людей за базис взят принцип «другой и более успешный – всегда виноват больше моего». Удел верхов же – это видеть всю ситуацию, весь этот обширный мир, который нас окружает… Пока одни страдают лишь сегодня, другие заведомо страдают не только сегодня, но и вчера, и, более того, завтра. Но мало только страдать, дело – всему голова, кто только и делает, что страдает, тот, и вовсе не живет.

Восстания, восстания, всюду эти восстания… Но, если подумать, это ведь все равно, что колесо – замкнутая фигура. Вот победят восставшие, допустим патрициев, скинут их, и сами станутся ими же, только это будут псы в львиной шкуре, их манеры быстро прояснят оное. Однако вновь пойдет история по кругу, тогда как и было до того, нескольким поколениям придется сменить друг друга, пока новые рабы во власти не заимеют традицию демократии и скинут шкуру короля зверей. Только после признания себя собой всем все станет ясно, тогда начнется исповедь, раскаяние, слезы… то есть то, что есть суть демократия – сожаление о своей истории.