Omen Fati

-100-

С потолка личных покоев Одина льется холодный дрожащий свет. Из-за него кажется, что Асы, застывшие вокруг огромного яйца, давно превратились в каменные статуи — так недвижимы и отстраненны они. Только рыжая шевелюра Локи переливается всеми цветами огня, будто маленький костер, пылающий в самой сердцевине ледяной крепости Одина.

— Это яйцо — опасно, — хрипит со своего трона старейший из ныне живущих. Из-под седых косм тянутся под Хлидскьяльв провода, ветви и корни великого Иггдрасиля.

И все молчат. Молчат и смотрят на неожиданный подарок, ломающий устои Асгарда, Обители Богов, что живут под утомленным солнцем. Обычный порядок был нарушен, и Великие собрались вместе. Но в застывшей обители даже это краткое перемирие не может помочь им решить, что желать дальше.

Молчание и тишина, брат и сестра, обнявшись, окутывают зал плотной пеленой. Едва слышно скрипят сервомоторы манипуляторов роботов под потолком, но от этого только тяжелее это беззвучие, которое, словно змея, обвило яйцо и Асов.

— С чего ты так решил, Один?

И взгляды, как один, упираются в костер волос Локи — равнодушно — иначе не умеют — но в то же время тревожно. Проклятый йотун не в первый раз приносит раздор в Вальхаллу и не в последний, и Асы ждут от него очередной издевки. Но Инженер молчит, смотря в потолок, и в его глазах ничего, кроме безумной тоски. Фригг первая отводит взгляд, но сдерживается, ожидая слова Одина.

— Иггдрасиль молчит. Ни слова. Норны качают головами на мои вопросы, Локи, а твои дети ворочаются во сне. Хель хохочет и вопит о реках, которые потекут к Хелльхейму…

— Да-да, хохочет, — и ехидная улыбка прорезывается на безразличном лице Обманщика, коему тысяча имен. — И если это все, что ты можешь сказать по этому поводу, Мудрый, я предпочту оставить яйцо. Пускай живет, пока может.

И Локи поднимается и уходит прочь. Ему в спину смотрят десятка три глаз, все как один, холодные и безразличные, но ненависть читается в этой безмолвности четче тысячи взглядов.

— В темных залах они как будто спят, им снятся прекрасные сны…

Голос замирает в темноте и холоде Асгарда, и даже эхо боится его подхватить в присутствии Асов.

— Мятежник, — шипит Фригг, выплевывая слова, словно яд. — И зачем он нам?..

Взмах руки останавливает ее. Один наклоняется вперед; тяжелые связки кабелей скребут по трону, наполняя зал шелестом, скрипением и звоном.

— Мы должны решить…

— Но мы…

— Как…

Голоса Асов, словно потусторонний шепот, едва слышны, едва различимы и, как бы это ни было странно, встревожены. Высокие перешептываются, пожимают плечами, склоняют друг к другу головы, но страх, звучащий в каждом слове, никуда не пропадает, наоборот, поднимается к потолку, чтобы потом тревожным эхом осесть на поникшие плечи Асов.

Легкие шаги Ванов заставляют их умолкнуть. Вечно молодые, беспечные дети Ванахейма смотрят на пустоглазых Асов, и то ли сожаление, то ли насмешка скользят в каждой их мимолетной улыбке.

— Яйцо… — говорит Фрейя.

— Новая жизнь… — вторит ей брат-близнец Фрейр.

Асы молчат. Недоверие между Ванами и Асами всегда будет свежим, как будто только что закончилась столетняя война. И светлые дети Ньёрда отвечают им тем же — слишком страшны их воспоминания о реках крови и зареве пожаров.

— Норны молчат, — говорит Фрейя, — а значит, это не прошлое, не будущее и не настоящее.

— И? — Один подпирает голову кулаком, смотря на близнецов исподлобья. Седые космы скрывают под собой серебро кабелей, и на миг кажется, что он почти ничем не отличается от Ванов.

— А значит, это не относится к Рагнарёку, — заканчивает Фрейя. Ее золотые кудри, как и огонь волос Локи, не меркнут в холодном сиянии люминесцентных ламп.