Он и его отражение

Часть первая

- Вставай, Вирсова! Сидеть на снегу нельзя! Простудишься!

Егор скользнул по мне полным издевательства взглядом, ухмыльнулся и прошел мимо. Прошел мимо! Козёл!!!

Я подтянула к себе отлетевший в сторону рюкзак, оперлась на левую руку, так как правая оказалась бесполезной - на ней сильно болел ушибленный локоть. С трудом поднялась на ноги. Отряхнула от снега юбку. И посмотрела вслед удалявшемуся парню.

- Козёл! – произнесла уже вслух вертевшуюся в голове мысль.

А потом, прихрамывая, поковыляла в сторону школы, без конца повторяя:

- Дура! Дура! Дура!

Да, это уже относилось ко мне. А что еще можно сказать о человеке, который умудрился влюбиться в такого урода, как Стрельцов Егор. И этим человеком оказалась именно я!

Стрельцов был наглым, самоуверенным, весьма неглупым, но при этом плюющим на все моральные ценности красавчиком. Полагаю, слово «красавчик» является в этом описании ключевым, так как мое бестолковое сердце, по всей видимости, клюнуло именно на его внешность. Высокий, стройный, слегка накаченный, ловкий и грациозный в движениях. Он обладал потрясающе светлой непослушной шевелюрой. Его волосы, постриженные коротко лишь на затылке и немного по бокам, непослушными прядями постоянно ниспадали на глаза, а он либо отбрасывал их изящным кивком головы, либо зачесывал назад, небрежно проводя по ним рукой. Глаза были огромные, серо-голубые, обрамленные темноватыми ресницами. И из-за того, что ресницы были темнее волос, глаза выделялись на его слегка бледном лице еще больше. Он был похож на персонажа аниме, что так притягивают взгляд и завораживают сердца юных девушек. Вот и мое сердце оказалось завороженным. Сердце, но не мозг. Я понимала, что в своей порой чрезмерной дерзости он бывает мерзок, но… все равно постоянно украдкой кидала на него свой взгляд. При его появлении в классе каждое утро у меня захлестывало сердце, и оно начинало биться так, словно я бежала многокилометровый марафон. Но самое отвратительное было то, что я не только любовалась и восхищалась его ослепительной внешностью, но и пыталась обелить все его далеко нелицеприятные выходки. Я оправдывала его, находила какие-то объяснения его бестактности, нахальству и даже умудрялась восторгаться его саркастическими замечаниями, хотя те почти всегда отдавали резкостью, грубостью и даже жестокостью. Он не был хулиганом в прямом смысле этого слова. Он не бил окна, не дрался с учениками в коридорах. Подобные выходки были не в его амплуа. Но он был очень остер на язык, и порой эта острота доходила до открытого хамства. Причем, касалось это как учеников, так и учителей. Создавалось впечатление, что он ставит себя выше других, презирая всех без исключения. Его колкостей боялись, потому что они, хоть и были грубы и бестактны, очень часто отражали суть дела. Давать отпор ему желающих тоже было немного, так как он в долгу не оставался и тут же чем-нибудь отвечал.

А я словно разделилась на две половинки. Одна половинка меня томно вздыхала, погрязая в романтических мечтаниях, а вторая всячески тянула меня из этой трясины, постоянно тыча в недостатки героя моего сердца и ругая меня и его всеми нецензурными словами, на какие только была способна моя фантазия и мой словарный запас.

Как я могла им увлечься? Как, вообще, такое могло произойти? Дело в том, что этому поспособствовали некоторые обстоятельства. Учились мы вместе с Егором с первого класса. И особого внимания я на него не обращала. Просто осуждала, если мне что-то не нравилось в его поведении, но вслух свое мнение по его поводу высказывала редко. Мы были одноклассниками – и все. Но после девятого класса Егор пропал. Я думала, что он поступил в какой-нибудь колледж. Но, как оказалось, он пошел учиться в десятый класс, но только другой школы. Та школа была с математическим уклоном и, возможно, именно это подтолкнуло Егора к смене места обучения. Наша-то школа была обычной и ничем непримечательной. Однако, в одиннадцатый класс он вновь вернулся к нам. Уж не знаю, почему. Скорее всего, в той школе не сложились отношения с коллективом и учителями (что совсем неудивительно). И в последнее первое сентября нашего заключительного одиннадцатого класса он предстал перед нами во всей своей красе. И вот тут по совершенно непонятным мне причинам эта его краса ударила по мне своей магической силой. Уже недели через две после начала учебы я поняла, что Егор мне нравится, очень нравится. До этого я ни разу всерьёз не увлекалась парнями, но тут ошибиться было сложно: симптомы были слишком явными, хотя и напоминали не столько эйфорию и бабочек в животе, сколько лихорадку при инфекционном заболевании. Я бы очень хотела излечиться от этой заразы. Но вот как это сделать, не имела ни малейшего понятия…

Я, прихрамывая, шла к школе и прекрасно понимала, что при такой скорости точно опоздаю на урок. Я была зла на Стрельцова. Очень зла. И зла на себя, за то, что млела при одном виде этого подонка.

Я вошла в класс, когда звонок уже прозвенел. Наша учитель математики, женщина пожилая, любящая во всем порядок и не терпящая опозданий, строго взглянула на меня.

- Извините, Марина Сергеевна! Можно войти! – обратилась я к ней, уже готовая выпалить в свое оправдание рассказ про мое трагическое падение

Но Марина Сергеевна ничего расспрашивать не стала и лишь, слегка поджав губы, произнесла:

- Садитесь, Вирсова! Постарайтесь больше не опаздывать, пожалуйста.

Я направилась к своей парте на крайнем ряду у окна. Проходя мимо Стрельцова, сидящего за третьей партой второго ряда, я подняла глаза. Он глядел на меня и самодовольно ухмылялся. Должно быть, вспоминал, как я растянулась на снегу, а он прошел мимо. А помог бы - возможно, я бы успела на урок. Моя досада и гнев лишь только начали вспыхивать, как вдруг я ощутила, что ногой зацепилась за что-то и вновь лечу вниз. Чудом ухватившись рукой за соседнюю парту, я предотвратила свое громкое и позорное падение на пол. В классе раздались смешки. Оно и понятно: это же так весело, когда кто-нибудь падает! Если, конечно, это не ты сам.