Она была права

Глава 1.

*** 
Она стояла у окна. Повернувшись к сидящему в кресле мужчине спиной. Свет, бивший сквозь тюлевые занавески, подсвечивал по контуру ее фигуру. Она заламывала руки у полной груди и говорила. В глубоком, царском голосе слышались истеричные нотки.  

Она была права. Как всегда. Была права. 
В квартире в полной тишине было слышно, как тикают ходики на кухне. Если бы не ее голос. 
Мужчина в кресле уронил голову на скрещенные руки. Старшая дочь на кухне уставилась в окно и крутила вилку в пальцах. Младшая дочь пряталась за тяжелой шторой в детской комнате: «Я в домике». 

Все знали, чем закончится этот разговор. Монолог. Всегда монолог. Никогда не назывались имена и не озвучивались конкретные проступки. Все всё знали и так. Она права. Значит, все остальные не правы. 

Виноваты. Все. Поэтому зачем конкретизировать? 

Мужчина с тяжелым вздохом обычно вставал и уходил курить на кухню, жестом руки с зажатой папиросой и легким поворотом головы показывая старшей, мол, иди, пора. Дочки послушно подхватывались. 
— Мааа... 
— Да уйдите вы все, - она прятала лицо в ладонях, плечи приподнимались и начинали подрагивать. 

Уходить ни в коем случае было нельзя. Не сейчас. Все это уже было выучено. И старшая приобнимала ее со спины, принимая огонь на себя, младшая утыкалась лицом в бедро и обхватывала ручонками. Несколько мгновений тишины. Потом могло быть всё, что угодно. К этому все тоже были готовы. 
Они были виноваты. 

Сегодня она просто плакала от бессилия. Горько и безысходно.  
Капли уже были накапаны в стакан и разбавлены водой из чайника, таблетки ожидали своего часа, зажатые в ладони мужчины. Девчонки плакали вместе с ней, но тише и испуганней. 
В нужный момент они уступили место отцу, остались стоять обнявшись у окна. Свет обтекал их и играл в пушистом белесом одуванчике на голове младшей и туго затянутых каштановых косах старшей. 

Мужчина уводил свою плачущую женщину, укладывал на диван и становился на колени рядом. 
— Галк, ну хватит, ну всё, Галк, - это повторялось ласково и неловко. 
Она отворачивала лицо, утыкаясь в спинку дивана, и замолкала. 
Старшая уводила младшую в детскую, аккуратно прикрывала дверь и падала на кровать. Лицом в подушку, почти повторяя ее движения и интонации, вздыхала и всхлипывая. Младшая ложилась рядом и обхватывала сестру руками, и сопела, и молчала. 
А потом засыпала. 
*** 
Солдатик шел по наводке. "Там девчонки работают на отделке, у них всегда деньги есть, займи, Иван, на курево, а?" 
В проеме, еще не оформленном дверями, солдатик наткнулся со всего разбега на смех. Заливистый девичий легкий и манкий смех. Заслушался и растворился в нем. Заглянул в комнату и поискал глазами ту, что могла так смеяться.  

— Девчонки, займите на курево, честное слово, отдам, - глаза все искали, шарили, солдатик прикидывал и примерял, кто же так смеялся только что. 
— Вон, у Галки займи, она серьезная! 
Плотная, но ладная фигурка, под заляпанным комбезом различается хорошая грудь и плавно очерченные бедра, из-под косынки выбился кудрявый локон и упал на лоб. Все еще смеющиеся зеленые глаза глядели внимательно.

— Могу. А ты отдашь? - так вот кто смеялся!  
— А куда занести?  
— А в Бомбей. На вахте скажешь, что для Вишенки. 
Вишенка. Солдатик сразу ощутил сладко-сочно-вяжущий вкус вишни из мамкиного сада. Любил он вишню. Любил. 
*** 
Он занес. И деньги, и сорванные с клумбы у клуба цветочки. Она вышла. Улыбалась. Улыбка была широкая, искренняя, но ничего не обещающая. Как другу. Не более. 

А солдатик пропал. Совсем пропал. 
В груди зашевелилась ревность. На танцы лишний раз не сбежишь, а Вишенка небось отбоя от кавалеров не знает. Можно вырваться в самоволку в город, а вдруг Вишенка в это время будет работать в смену? 

Он уже знал о ней – москвичка, серьезная, с солдатнёй не гуляет. В хоре при клубе поет. Одевается так, что в ее нарядах подружки замуж выходят. Эх, солдатик! На что позарился? Куда тебе, ФэЗэОшнику с семью классами с аренды, москвичку кадрить? 

Солдатик влюбился. 
Он редко появлялся на стройке. Писарь при штабе, это тебе не просто стройбат. Следил за формой тщательно, чуть ли не два раза в день менял подворотнички, чтобы уж совсем плохо не выглядеть рядом с московскими нарядами. 

Не давал прохода, встречал и провожал, не приставал, но и дня покоя не давал. Объявил всем, что "моя девушка" и ревностно следил за соперниками.  
В увольнительных играл на баяне и пел - только для нее. 
Она смеялась, блестела ее белоснежная улыбка, сверкали зеленые глаза. Она не отгоняла. Принимала, позволяла быть рядом. Молча приподнимала бровь, и взгляд становился холодным, если кто-то пытался вклиниться, позаигрывать или с ней или с ним. 

И солдат Иван сделал вывод: пора. Надо уже поставить точки над "i". 

И поставил. И всю жизнь давился этой точкой. Платил и выплачивал и в долгу оставался. 
Потому что Иван был уже женат. 
*** 
Наверное, нужно сделать маленькое отступление. Может быть, оно поможет понять и принять слова, поступки, выбор. Заглянуть, пусть и не так глубоко, в душу. 
Оно будет о детстве, из которого мы все родом. Точнее, о его отсутствии. 
О детстве, пришедшемся на годы войны. 

Дети войны пронесли ее через всю жизнь. Вольно, а скорее, невольно отпечатавшиеся в памяти события и переживания наложили печать на всю судьбу мальчиков и девочек тех лет. Вырастая, взрослея, каждый из них оглядывался и по-новому проживал всё детское, яркое, личное. Военное. 

Иван начала войны не помнил. Только уход отца, побег старшего брата на фронт. Шестилетний Ванюшка сразу стал старшим в семье, мужиком. И он помнил, как плакала и порола его мать за подброшенные в печь патроны, украденные, уж и не помнил где. 

Как стали появляться пленные немцы, и вдовы им носили еду, что совсем не укладывалось в понимание мальчишек, игравших в «войнушку». Вкус жмыха и горелых корочек, принесенных из пекарни матерью. Война была далеко.