Она исчезла

Роман в письмах

8 декабря 2014

 «Дорогая Нова,

 Я пишу тебе это письмо, чтобы выразить на бумаге то, что я никогда не осмелилась бы рассказать в лицо. Прежде всего,  я хочу извиниться перед тобой за столь стремительный уход, я не соизволила сказать тебе и слова, ведь уверена, что ты винишь себя в моём поступке, потому что твоя натура не позволит тебе обвинить другого человека, даже если он действительно оказался неправ. Но, если призадуматься, ведь сути таких понятий относительна, верно?

 Ты, полагаю, думаешь, для чего я решила поиграть словами нынче утром (а может, для тебя уже наступил вечер, откуда мне знать), но увидев тебя у театра, я испугалась. Ты долго всматривалась в моё лицо, пока тебя не осенило прозрение. А я слишком опрометчиво считала, что преобразившись, стану незнакомкой для всего мира.

 Я сильно ошибалась.

 Лишь спустя несколько дней мне пришла в голову мысль, что ты могла ничего не знать обо мне. Увидев в толпе жену двоюродного, докучливого братишки, ты, право, удивилась и хотела поздороваться, а я повела себя, как последняя крыса, спрятавшись в дальний угол от солнечного света.

 Зная о твоём интересе к загадкам, я решила излить тебе душу. Отчасти, это звучит эгоистично, и я чётко представляю, как ты держишь перед собой мои слова и возмущаешься ханжеству старой подруги.  Не отрицай, в своих словах я знаю толк. Но речь пойдёт о других вещах.

 Я убежала, почти сразу после концерта. Не взяв с собой вещей, лишь небольшая сумма наличными. Из дорогих побрякушек со мной в ту минуту были лишь старые отцовские часы, я не расставалась с ними до последней секунды, когда наступили по-настоящему тяжёлые времена.  Ты, верно, удивилась? Ведь, если я не ошибаюсь, никто не соизволил сказать тебе об этом. Мы с тобой как никто знаем цену репутации.

 Но все слова выше, дорогая, на самом деле не имеют никого значения.

 Я вернулась. И захотела рассказать тебе об этом. Как неприветливо меня встретил родной город, прибрав к себе ледяными объятиями.

 Объявление «Разыскивается» весело на каждом шагу. У девушки на фотографии другое лицо, чуть округлое, а не заострённое, как то, что тебе пришлось увидеть. Волосы её сверкают, как бронзовый лавр на голове Цезаря. Такими волосами гордилась бы каждая представительница слабого пола. Такой улыбкой и сверкающими глазами. Прекрасно помню день, когда Сэм сделал это фото. Рон лишь недавно приехал в Сансет и я впервые посетила театр… Эхх…

 Я расскажу тебе о нём: на светофоре загорелся зелёный цвет, и я перешла на другой конец дороги. Я мечтала избавиться от противной тошноты – симптом звуковой болезни, мучившей меня в последнее время. В конце концов, я хотела всего лишь проснуться, но навязчивая мысль, жалила правдой – всё, что меня окружает – не сон.

 Девушка с объявления сверлила меня взглядом. Как жалко, что от неё во мне ничего не осталось. Всё вытеснил назойливый холод.

 Подхожу к театру, дёргаю за дверь, она податливо открывается. Едва сдерживаю себя, чтобы не заплакать, продолжаю идти. Перед глазами проплывают воспоминания – одно за другим, они меняются: хорошие и плохие. Мне вспомнилось, как я впервые переступила его порог. Позднее лето, пустынные улицы, как и сейчас, все вокруг покрыто пылью. А ещё – нестерпимая жара. Последняя встреча проходит почти также, только вместо удушающего лета, он во власти зимы. Не могу вспомнить, когда в последний раз было так холодно.

 Ничего не было. Ни ветра, ни, тем более снега, но холод обладал чудовищной силой – он проникал сквозь тонкий слой куртки и до болезненного сдавливал всё тело.

 Внутри, в фойе, было не так холодно. Стало даже как-то свободнее, пока, минутное наслаждение не сменилось горьким разочарованием. Где делось его былое великолепие? Остались лишь чудные барельефы, что тянулись вдоль двух основных входов в зал. Раньше они были белоснежными, а теперь их укрывает слой копоти и пыли.

 По рассказам знакомой (она открыла мне столь жуткую правду), театр воспылал почти мгновенно из-за одного курильщика. Он был неосторожен, находясь поблизости от быстровоспламеняющихся предметов. По другим слухам, чему, собственно, было трудно поверить, театр подожгла мелкая актриса, преследуемая духом мёртвого мужа.

 Я прошлась вдоль фойе и, опасаясь, направилась в зал. Оказавшись среди обгорелых кресел и увидев сцену, я почувствовала настоящую внутреннюю борьбу. Пока театр жил, как мне казалось, всегда был выход вернуться сюда. Пусть сама мысль вызывала жуткую дрожь, но в особые минуты мечтаний, я чётко видела перед глазами картину, как я вхожу сюда. Меня встречает Рон, громко хлопая в ладони. Он кричит во весь голос: «Аплодисменты Примадонне!». Потом меркнет свет, я в свою очередь завожу приятную слуху песню. Неважно, какая суть, главное, чтобы она позволила мне ощутить себя живой.

 Когда горел мой дом – меня не было рядом,  я не попыталась его спасти. Сложно представить, что в минуту объятия с пламенем, в самый жаркий миг, он ничего не видел вокруг себя, кроме кричащих отовсюду людей. Унося театр, провидение, отобравшее у него существование забрало жизни пяти людям. Морин, та самая актриса была среди них.

 Я представила, что нахожусь на территории мёртвых желаний. На сцене находились старые декорации к «Корсару». Он, театр, спал особенным сном, забвенным и неожиданно мрачным. Кажется, уже никто не посмеет потревожить его мечты. Он, как один из тех увядших дворцом, чьим благополучием занимается лишь изредка прорастающий вдоль стен плющ.