Она не умела стрелять. Книга вторая

9 глава

…Наступил конец декабря. Привычный к самым контрастным погодным условиям – от сибирских морозов до африканской жары, Гена плохо переносил крымскую слякоть. Вечером и ночью сырость становилась просто нестерпимой, даже теплое белье не спасало, временами его колотила какая-то необъяснимая внутренняя дрожь. По сравнению с крепкими морозами средней полосы России, которые делали воздух легким, сухим, здесь, в Симферополе, было так же влажно, как на торфяных болотах. Если днем показывалось солнце, становилось тепло, парко, а ночью снова наваливались колючие заморозки, покрывая ледком лужи. С досадой Гена думал о том, что, похоже, дает о себе знать возраст – десять лет назад ничего такого с ним не происходило. «Наверное, начался ревматизм, будь он неладен… Совсем расслабился на сытой Родионовой службе, мхом порос, выносливость потерял».

Ощущать себя старой развалиной не хотелось, и Гена злился, но даже злость не помогала – ему действительно было нехорошо. Недомогание кончилось тем, что на ягодице вскочил небольшой зудящий прыщ, который Гена вовремя не обработал йодом и который через неделю преобразовался в твердый воспаленный фурункул. Сначала Гена не придал этому факту значения – приходилось справляться с похожими недоразумениями и в худших условиях. Но, когда у него поднялась температура, а боль стала дергающей, он встревожился по-настоящему.

Гена многое мог делать сам – обрабатывать и зашивать раны, лечить ушибы и ссадины, колоть уколы, накладывать гипс. Но как можно было избавиться от нагноения на самом интересном месте, когда никакие примочки и мази уже не помогали? Пугало то, что вот-вот должен был наступить Новый год, и тогда его точно заберут по «скорой», если он в горячке отключится где-нибудь в беспамятстве – о сепсисе он знал не понаслышке.

Оставался капитан – единственная надежда на помощь. Гена поехал к нему на внеплановую встречу – в конце концов, в распоряжении местного СБУ находилась шестиэтажная ведомственная поликлиника. Выслушав его, Кирилл чуть издевательски ухмыльнулся – мол, и у московских гостей бывают проколы, – кому-то позвонил и повел хромающего Гену в соседний корпус с пропускным пунктом и шлагбаумом. Оставив его в пустом мрачном фойе, богато декорированном мрамором, Кирилл куда-то ушел, вернулся через десять минут.

– Пошли. Как раз сегодня работает отличный хирург. Я договорился.

Они поднялись на лифте на четвертый этаж. Перед дверью Гена остановился и прочитал табличку: «Лосева Марьяна Владиславовна, врач-хирург высшей категории», мученическим взглядом посмотрел на Кирилла.

– Что, баба?

– Не бойся, она на войне работала, профессионал. Ну что, идешь? – Кирилл искренне потешался над своим раскисшим коллегой.

– Да.

Сидевшая за столом женщина в маске и зеленом хирургическом костюме что-то быстро писала. Не глянув на вошедших, она опустила маску ниже подбородка и кивнула головой в сторону обтянутой клеенкой кушетки.

– Больной, садитесь.

Капитан радостно отрапортовал:

– Доктор! Больной не может сидеть! И вообще, я пошел! – развернувшись, как на плацу, он исчез, хлопнула дверь.

Гена мстительно подумал: «Ну, приедешь ты, гад, в Москву, я тебе покажу гостеприимство!», и совсем расстроился: капитан тут был ни при чем, ситуация на самом деле со стороны казалась весьма комичной. Бравый столичный полковник с фурункулом на заднице – оборжаться!

Женщина за столом подняла голову, и Гена похолодел. Это была та самая ведьма с весенними духами. Она некоторое время смотрела ему в глаза, в ее лице ничего не изменилось.

– Больной, проходите в операционную, – опустив голову, она продолжила писать.

«Полный пипец!» – обреченно подумал Гена, но пошел. Там уже хлопотала, застилая одноразовой простынею операционный стол, молоденькая медсестра, по виду татарочка. Она ему улыбнулась, кокетливо стрельнула влажными черными глазами.

– Снимайте штаны и ложитесь.

Гена покраснел, до глубины души оскорбленный этим неуместным в операционной взглядом, ладони вспотели. Он мог бы показать этой пигалице, что такое настоящий флирт, но его так трясло, что было не до нее. А вот стыд стал просто нестерпимым, он заполнил его до кончиков пальцев рук, которые почему-то мелко дрожали, и он никак не мог унять эту несуразную дрожь.

Когда вошла ведьма, он лежал со спущенными штанами на высоком операционном столе под включенным светильником. Докторица нажала пальцем в перчатке на его обнаженную ягодицу, Гена охнул и сжал зубы.

– Спокойно, больной, – она проговорила это неожиданно мягким голосом, подошла и заглянула ему в лицо, – надо оперировать, вы готовы?

– Да режьте уже… – он зажмурился, от ярости и бессилия на глаза навернулись слезы – никогда еще в своей жизни он не бывал в такой глупой ситуации, никогда ему не было так сложно.

Операция прошла ужасно. Несмотря на обезболивание, ему показалось, что в теле ковыряются раскаленными гвоздями, и ведьма-коновал нарочно решила сделать боль невыносимой, чтобы отомстить за невежливый прием в своей квартире. Он терпел эту пытку, сжав зубы, – лишь бы не показать докторице-выскочке, как ему дурно и страшно. Подумаешь, в горячих точках была! Все равно баба!

Очнулся он от резкого запаха нашатыря. Ведьмы не было, где-то недалеко шумела вода. Сестричка сделала ему несколько уколов, которые после пережитого ужаса показались комариными укусами, помогла натянуть штаны и сесть. Как ни странно, такой острой боли, как раньше, не было, только слегка кружилась голова.

– Вам плохо? – ведьма неожиданно оказалась прямо перед ним и внимательно посмотрела ему в лицо. Гену удивили ее глаза – они были темно-пепельными, как и волосы, чуть выбившиеся из-под белого колпака. – Нужны антибиотики, вот назначение, – она вложила ему в руки сложенный листок, – я поставила дренаж, тридцать первого декабря с девяти до часу приезжайте на перевязку, я дежурю.

Гена вышел, не поблагодарив.

Он плохо помнил, как в тот день добрался домой, выпил залпом стакан водки и уснул. Никаких антибиотиков он, конечно, не покупал, благополучно забыв написанные докторицей назначения на заднем сиденье такси. На перевязку он тоже не пошел – никакая сила не заставила бы его снова так унизиться перед этой странной женщиной, похожей на заледеневшую белую розу. Почему белую, Гена и сам не знал, но докторица неудержимо притягивала его мысли какой-то потусторонней красотой, когда давно уже мертвы чувства и желания, и последнее, что еще осталось живым, – только эта застывшая, словно бледный мрамор, красота.