Онна-дэ. Год 1945-й

Онна-дэ. Год 1945-й

В конце лета сорок пятого года расквартированные в Китае части Квантунской армии частью своей откатились к морю, частью были разбиты настолько стремительно, что множество городов и посёлков в Маньчжоу-го остались предоставленными сами себе. Японских военных здесь уже не было. Советские войска ещё не пришли. В домах сидели измученные ужасами оккупации мирные китайцы, а в учреждениях засели местные сотрудники захватчиков и не сумевшие убежать с остатками армии японцы: интенданты, повара, прачки, военные корреспонденты и офицерские проститутки. И не просто засели, а с отчаянием обречённых отбивались от разъярённых партизан, от участников антияпонского Сопротивления и просто от лихих людей, которые под маркой наказания врагов и предателей жестоко казнили коллаборационистов и граждан ещё недавно вражеского государства.

Над Тяньбином — небольшим городом, в котором японские оккупанты устроили себе место отдыха и развлечений, вот уже несколько дней висел дым пожарищ и непрекращающиеся вой и стон: горели здания, превращённые японцами в казино, кафе и бордели; заострённые колья и бочки с негашёной известью сооружались прямо на улицах и не простаивали: те, кто попадал в руки мстителей живыми, завидовали тем, кто был застрелен или даже заживо сгорел в пожаре.

Бао Цинь, одетый в выгоревшую поношенную гимнастёрку, стоял возле догорающей штабной машины японцев и задумчивым взглядом тёмных глаз на каменном лице смотрел на творимые дела в городе. Жалости не было в его сердце; после того, как японцы убили всех его родных и близких, причём большинство умерло после долгих жесточайших пыток, он поклялся мстить оккупантам и всем, кто им так или иначе помогал. А поскольку Тяньбин почти весь сотрудничал с интервентами, работы его бойцам хватало...

— Бао! — послышался вдруг чей-то истошный вопль. — Ты же помнишь меня! Мы ведь с тобой вместе против Чан Кайши сражались!

Бао Цинь посмотрел в сторону вопящего. Действительно, знакомое лицо! То кричал его старый знакомый Чжун Ванхэ, которого сейчас двое бойцов волокли вдоль по улице. Бао сделал знак рукой своим людям, и те подтащили Чжуна поближе. Выслушав стандартный набор жалоб на нищенскую жизнь, лишь исключительно которая толкнула Чжуна работать на японцев, а именно — всего лишь ремонтировать оккупантам одежду и обувь, Цинь уже собрался давать бойцам знак — всё ясно, тащите его дальше, как Чжун вдруг сказал:

— Я знаю, где спрятались руководители жандармерии!

У Бао дрогнуло лицо. Он спросил:

— Разве они не сбежали вместе с военными?

— Они не все успели! Бао, пощади, я тебе покажу, где они!

— Показывай, — сказал Цинь. — Тебя не потащат на позорную казнь, обещаю. Но если ты солгал...

* * *

Услышав выстрелы, Юмико поняла, что дело плохо. Похоже, надсмотрщик, которого она отправила на поиски китайской гражданской одежды, попался. В подвале остались только шеф жандармерии Сигэру Ямамото, ещё один надсмотрщик и она — начальник тюрьмы Юмико Фудзимори. Чрезвычайно редкая должность для женщины в милитаристской Японии, но Юмико происходила из древнего самурайского рода, чтила кодекс чести Хага-Курэ и всю свою жизнь положила на то, чтобы доказать, что пусть не на поле сражений, то хотя бы здесь она доблестно может служить императору. А доказывать приходилось нелегко: непосредственное руководство расстрелами, собственноручные допросы... Полученная информация от одного из руководителей партизан помогла в успешной организации карательной экспедиции, и об этом узнали в Токио. В Токио не знали только о том, что суровый китаец почти сорок часов умирал под пытками Юмико, зато об этом хорошо было известно здесь, в Тяньбине, и потому именем молодой красивой женщины пугали не только детей...

Положение сидящих в подвале было отчаянным: без воды здесь долго не протянуть, патроны к оружию остались на верхних этажах и давно уже присвоены этими грязными китайцами... Хорошо хоть никто не знает, как ещё можно попасть в этот подвал... Надсмотрщик наверняка успел застрелиться, это уже хорошо. Чуть позже надо будет второго тюремщика отправить на поиски одежды. Потом одеться, как местные жители (это, конечно, мерзко), и каким-то образом добираться до своих... Ведь не мог же император сдать Японию, как об этом пытаются врать по местному радио!

Юмико, конечно, заблуждалась. Во-первых, император действительно объявил о капитуляции, во-вторых, про этот подвал было известно хозяину лавочки, своеобразного гибрида ателье, обувной мастерской и курильни опиума. Лавочник поставлял зелье господину Ямамото лично, но об этом, что вполне резонно, главный жандарм не докладывал своей первой заместительнице. И надо было видеть её удивление и отчаяние, когда в подвал с двух сторон ворвались несколько разъярённых китайцев. Отстреляться не получилось: солдат-тюремщик погиб на месте, Ямамото упал на бок, получив пулю в ногу, а Юмико, оставшуюся без повреждений, крепко ухватили сразу трое, завернув ей руки за спину.

— Какая неожиданность! — услышала она голос Бао Циня. Партизан неплохо говорил по-японски. — Это же сама «хозяйка подкожных ножей»! Так, вроде, тебя называют в городе?

— Заткнись, обезьяна! — прошипела Юмико.

Бао Цинь смерил её взглядом. Правильные, тонкие черты лица, сама довольно высока для японки, не слишком стройна, но с неплохой фигурой, которую интересно подчёркивает ненавистный чёрный мундир...

— Бао!!! Она расстреляла триста семьдесят человек! — взвизгнул кто-то. — Содрать кожу живьём с гадины!

— Вывернуть кости из суставов и бросить крысам! Она так поступила с моим мужем, — раздался женский голос.

— Я слышал, что у неё на допросах умерло больше десяти наших товарищей, — произнёс вооружённый до зубов седой боец. — Её надо поставить в бочку с известью, и пусть она умирает неделю! Нет, лучше две... а голову потом отрубить и выставить на шесте посреди города, так высоко, чтобы все видели, как мы поступаем с врагами...