Опасные Связи

Пролог

От разгорячённого дыхания стекло кабинки запотевает, а голова кружится так, что ещё немного, — и я потеряю если не сознание, то самоконтроль. Пальцы отчаянно цепляются за спинку сиденья, но тут же вздрагивают от его напора и предательски поддаются, соскользнув с покрытого испариной пластика вниз и повиснув где-то на полпути между теми частями моего тела, которых он так жаждет.

Глупые пальцы. Слабые, безвольные.

Совсем не чета его рукам, твёрдо знающим, чего и как они хотят. Правой прижимает меня к стенке, бесцеремонно и грубо наваливаясь сзади всем телом. Левой хватается за грудь, до боли, до жжения сжимая сосок и так же резко его отпуская.

Отпускаю в свободный полёт себя и я, прекрасно понимая, что в конце неминуемо разобьюсь. Слишком нестерпимо, слишком сладко, — и с моих губ срывается отчаянный стон, звучащий словно мольба не останавливаться и продолжать, что бы не случилось дальше.

Пусть и я не вижу его лица, но нутром чувствую наглую улыбку и плотоядный взгляд.

Ненавижу всеми фибрами души этого самодовольного урода. Настолько, что хочу медленно превратить загорелое лицо с чёрной бородой в сплошной синяк, выцарапать пронзительные серые глаза, разбить в кровь нос...

Очередное касание разжигает во мне пламя, и я теряюсь в этом адском пекле как неизлечимо больная, как бредящая в лихорадке, и единственное лекарство от этой горячки — он.

Весь мир перед глазами плывёт, губы превращаются в иссохшую полуденную саванну, пока на них мягко, но властно не опускается большой палец. Желание убить мерзавца как можно более изощрённым способом нарастает внутри всё сильнее, вот только на деле я покорно обхватываю его палец ртом и с благодарностью принимаюсь обсасывать, прикрываю веки и делаю глубокий вдох.

Le Lion de Chanel.

Всё тело сводит похотливой судорогой, и как токсикоманка я снова втягиваю этот запах, чувственный, породистый, терпкий, въедливый до мозга костей. Его запах. Острые львиные когти не выпускают из хищной хватки, дым со специями готовят жертвенного барашка к закланию — и вот уже влажные трусики оказываются ниже колен, а он разом и без остатка входит внутрь.

Одновременно проклинаю его и молюсь всем известным и незнакомым богам, бешусь от того, что так просто сдалась... и ликую, до выступивших на глазах слёз счастья радуюсь тому, как он это делает.

Жёстко, грубо, без прелюдий и ласк... в гондоле канатной дороги на высоте почти в сотню метров!

Где-то далеко под ногами течёт (в этом мы похожи) Волга, над головой — небеса, куда я, кажется, вот-вот вознесусь, а во мне — он, центр моего мироздания, моя земная ось, моё наваждение.

Движения всё отрывистее. Быстрее. Жёстче. Беспощаднее.

Он не жалеет ни меня, ни себя, натягивая дрожащее от страсти тело как струну, готовую вот-вот лопнуть. Низ живота опаляет раскалёнными языками пламени, что бурлят и растекаются по каждой клеточке, от макушки и до пят; чувствительную шею обдаёт разгорячённым дыханием, он слегка прикусывает её — и я с головой захлёбываюсь в этом цунами.

Тело содрогается от невидимых ударов тока, бесстыжие разряды электричества проникают в каждый потаённый уголок — и те один за другим отвечают раболепной признательностью.

Спасибо! — стучит кровь в висках.

Спасибо! — колом стоят возбуждённые соски.

Спасибо! — сжимается всё внутри, и оттого я чувствую его стальную прочность ещё отчётливее и безоговорочно отдаюсь ей.

— Спасибо, — только и выдаю вслух полушёпотом-полустоном, от которого у него напрочь срывает крышу.

Он зажимает мой рот шершавой ладонью. Заставляет свести ноги вместе так, чтобы обхват стал плотнее... и проваливается в плен узких бархатистых стенок, яростными фрикциями стараясь пометить каждый миллиметр гостеприимного чавкающего грота. Это его территория.

Я — выжженная земля, он — долгожданный дождь.

Я — бесформенная глина, пыль под его ногами, он — мой творец, гончар, в чьих руках я обретаю смысл жизни.

Я — пустота, ничтожество, букашка, он — мой личный бог.

Кулаком жмёт на спину, и я без слов, будто выдрессированная собачка, понимаю, что нужно остановиться, перестать подмахивать ему задом и застыть как в той детской игре. Море волнуется раз. Море волнуется два, три... Морская фигура, на месте замри!

Больше ни единого движения, ни одной судороги. Даже дышать становится страшно.

Мой мужчина хочет всё делать сам, от старта до финишной черты ведя свою покорную добычу к самому пику. Тот как никогда близок: я прикусываю нижнюю губу, сжимаю пальцы на руках так, что тонкая кожа на костяшках, кажется, лопнет, скручиваюсь тугой пружиной и слышу его низкое львиное рычание.

Спину и шею садит от властных пальцев; синяки и ссадины минимум на неделю станут напоминанием о произошедшем, следами его любви, метками, рассматривая которые в зеркале я снова смогу кончить наедине с собой за каких-то несколько секунд.

Но этом потом, а сейчас он вертит мной так, как только пожелает. Дёргает за ниточки, всё больше и больше распаляя живую марионетку из плоти и крови; держит в напряжении, заставляет раствориться в нём и сжаться до крохотного раздражённого комочка, который сейчас исступлённо жаждет разрядки.

Водопадами по щекам текут слёзы, от солёного вкуса на губах сильнее хочется реветь белугой, но я как могу сдерживаюсь и молчу: пока он не прикажет, я лишь безропотная игрушка в его руках, что не имеет права и звука произнести.

Запуталась. Окончательно запуталась, не понимая, почему реву. От злости на себя? От ощущения низменного, плотского, но такого искреннего счастья? Или из-за того, что суровый палач дразнит меня и не торопится нажимать на курок, оттягивая удовольствие и держа приговорённую на тонком острие экстаза?

Умоляю, выстрели! — даже если пуля окажется фатальной. Не сдерживайся, не тяни резину — сегодня мы без неё.

Словно читая греховные мысли, одной рукой он хватает меня за горло, второй же прижимает к разбухшему ещё больше (хотя куда уж больше?!) члену. Я хочу извиваться, хочу кричать, хочу ощутить его всем нутром, вобрать его в себя без остатка, и мои безутешные молитвы услышаны.