Осенний реквием. Прелюдия

Пролог: Гроза

Из-за северного поворота дороги вынырнул почтовый дилижанс, запряжённый четвёркой легконогих, пегих лошадей. Несколько десятков метров копыта ещё стучали по подсохшей, пыльной глине, а затем поселковая дорога внезапно закончилась. Фургон тряхнуло и колёса опасно скрипнув, въехали на торговый тракт. Мерно стуча по многовековой кладке и распугивая стайки полевых птиц, экипаж начал набирать скорость, разнося тревожное цоканье подков среди бескрайних полей.

Пичуги, спрятавшиеся от непогоды среди тучных колосьев южной пшеницы, возмущённо чирикая, срывались с приглянувшихся мест, взмывая над полями в душную летнюю ночь. Клубящиеся тучи неспешно расползались в небесах и их чёрный, бурлящий фронт неровной линией накатывал на красно-розовый как цветок поздней розы диск луны. Медленно, но неотвратимо ночное светило погружалось в пучину небесных вод грозивших навеки поглотить его. Горизонт от гор и до гор, а так же дальше, докуда хватало глаз, пропороли ослепляющие нити молний, что ветвясь и извиваясь, устремились к бренной земле.

Мощные раскаты грома сотрясали пространство. Будто обладая собственной волей, желали обрушить весь накопившийся гнев этого бескрайнего мира на корпус неведомо как затерявшегося в ночных полях почтового фургона. Ярости закипающей стихии чутко вторил ветер. Его прерывистое дыхание неспокойными волнами проносились по глади ещё неубранных злаковых полей. Могучие порывы срывали с колосьев клубы пыли, поднимали песок и грязь с крупной, местами разбитой брусчатки и собрав всё в единое целое, крутя в бешеном вальсе швыряли в непроглядную тему, сгустившуюся над бесконечным полотном древней дороги.

*  *  *

Кучер Вальцек сидя в своей кабинке, отделённой от разбушевавшейся стихии толстым, местами надтреснутым стеклом, в который раз разочарованно простонал. Он, то недовольно поглядывал на небо, предвещающее скорый ливень, то переводил усталый взор на клубящуюся впереди мутную черноту. Вальцек в досаде скрипнул зубами, то ли песок то ли пыль проникли даже сюда, а затем, раздосадовано цыкнув, тяжело вздохнул.

Помедлив с минуту, он вновь пробовал усилить оба расположенных на крыше латунных фонаря. Яростно пощёлкал ни в чём не повинным тумблером, покрутил рукоять распределения токов, но всё было безрезультатно. Насыщенный пылью воздух не давал ярким лучам электрического света пробиться к дороге, проглатывая их где-то на полпути.

Сейчас бы следовало ему: Вальцеку Карчевски, Вальцеку из Ришты – опытному кучеру, проехавшему вдоль и поперёк чуть ли не пол Империи – остановить свой фургон у обочины, от греха подальше. А ещё лучше было бы предвидеть ненастье заранее. Сделать несколько часов назад вынужденную остановку. Переждать неспокойную ночь в той обнесённой частоколом деревеньке у перекрестка, рядом с которой рогатиной расходились две обмельчавшие за лето речушки.

Но сделай он это – то было бы против всех правил безопасности пассажирских перевозок, утверждённых комиссией транспортного министерства ещё много лет назад. А нарушать эти установления Вальцек ой как не любил. Слишком хорошо видавший виды извозчик знал о том – что случается с почтовыми дилижансами и с их пассажирами на непредвиденных маршрутом остановках.

Хотя с другой стороны, среди полей, сейчас было не менее, а может даже и более опасно. Мелкие южные божки и демоны, без сомнений устроившие это небесное побоище, вполне могли шутки ради избрать целью следующей молнии именно его экипаж. Такая оказия нередко случалось с каретами и прочими повозками застигнутыми грозой на открытой местности.

Опасное это дело – кататься по дорогам в грозу. Но коли уж случилось попасть в бурю – то, что уж тут поделаешь. Надо как можно скорее добраться хотя бы до кромки леса, что временами выхватывали из пыльной мглы всполохи далёких молний.

Вальцек, в который раз глянул на покрытые поблескивающей на свету испариной крупы тянувших дилижанс лошадей. Животные мучились от пыли и сора, то и дело трясли гривами, хлопали ушами, а иногда совсем по-человечески чихали. Лошадок ему сменили дня три назад, на очередной путевой станции. Обычные перегонные клячи, совсем не те скакуны, которыми хотелось бы владеть разбирающемуся в лошадях человеку. Привычная бежать вперёд, плохо выдрессированная и неприглядная, но выносливая скотина.

  Кучер ещё раз глубоко вздохнул, выправляя бег непослушной четвёрки. До леса было ещё далеко, но ускоряться Вальцек боялся. В такой темноте и лошадь могла наступить копытом в выбоину, или шальной булыжник, раздробить обод колеса, попортить спицы, а то и вообще – в конец сломать перетёршуюся за долгую дорогу ось.

 Всё же иногда, после особо близкого всполоха небесных стрел или яростного рыка грома, Вальцек непроизвольно, да и подхлёстывал коняшек. Животные ржа от неожиданной боли ускорялись, но спустя какое-то время умеряли свой ход. А затем всё повторялось вновь, вновь и вновь.

Кучер не любил рисковать. Он не так хорошо знал эту дорогу, как его дыхнувший в спальном ящике напарник Гомез. Да и вообще – Вальцек никогда не был храбрецом. «Храбрость это штукенция не для нас – простых людей!» Говаривал он.

В юности, когда молодой Карчевски был ещё только учеником старого и маститого кучера, он до колик в животе боялся чудищ живущих в ночи, бандитов и привидений. Разыгравшееся воображение рисовало их в каждом кусте, камне или коряге стоило их только высветить слабому, дрожащему свету фонарных ламп. Возраст притупил фантазию, жена и дети, сделали Вальцека прагматичным. Он перестал бояться того, чего ещё не случилось, а когда что-то случалось, то бояться обычно уже было поздно. Поэтому сейчас он, несмотря на всевозможные опасности, старался не нервничать лишний раз и лишь выдерживал ровный темп экипажа пробирающегося сквозь волнующееся вокруг него пшеничное море.