Ощущая мрак

Chapter VI. Черные дыры, темные тучи

Изображение передо мной расплывается. Стягиваются-растягиваются края, клубы дыма блестят, как налет дождя черной ночью, перетекают из одного угла в другой, заполняют собой все пространство – вот-вот вырвутся из-под сдерживающей их пластиковой тюрьмы. Я моргаю, и наваждение мгновенно исчезает, оставив после себя легкое недоумение.

Легкое?

Недоумение?!

Легкое недоумение – это когда отец приводит в дом незнакомого пацана на два года младше и говорит, что ты должен за ним присматривать, пока взрослые заняты; когда в Академии вызывают к доске и внезапно оказывается, что домашнее задание было вовсе не вырастить в домашних условиях грантера, как передавал Энди Тибекис; когда тебя оставляют наедине с Мерсией Евандер, а ты не знаешь, о чем с ней говорить, потому что все равно будешь выглядеть дураком...

В общем, легкое недоумение – это явно не то, чем стоит описывать сейчас мое состояние.

Я хочу отвести взгляд от экрана, что завис прямо передо мной, но закрываю глаза и вижу это черное... нечто, оно отпечаталось на обратной стороне век и невозможно от него избавиться. Во рту пересохло, но я все равно машинально сглатываю, словно это поможет мне избавиться от напряжения. Или опустошения.

Не понимаю, что я чувствую. Что я должен чувствовать?

Джервис трогает меня за рукав, и я вздрагиваю, очнувшись от наваждения.

– Это просто... – голос хрипит и крошится, не выдерживая давления слов, они слишком тяжелые. Приятель понимающе кивает.

Это просто неправильно. Вот как это. Неправильно.

– Это не может быть правдой, – наконец, я справляюсь с собой, и моя озвученная мысль кажется обиженным ребенком. Обиженным и напуганным почти до обморока.

– Рэй...

– Да к черту, это неправда! – я вспыхиваю, отскакиваю от стола, будто обжегшись, и упираюсь лопатками в острые ступени крутой лестницы. Она сердито скрипит, задевая дверь в потолке, только мне нет до этого дела.

– Успокойся, пожалуйста, – говорит Джервис очень вкрадчивым голосом. От него становится только хуже.

– Я спокоен, – рявкаю я, а руки у меня трясутся, хотя я сжимаю пальцы в кулаки и стараюсь не смотреть ни на Джервиса, ни на экран за его спиной. Чертов экран с чертовым облаком калиго.

– Рэй...

– Замолчи.

– Рэй?

– Замолчи!

Гнев закипает в моей груди и ураганом поднимается вверх по горлу, врывается в голову, распаляет все до самых нервных окончаний. Я не могу дышать, не могу стоять, ноги подкашиваются только от одной мысли, что я... я...

Я хватаюсь руками за поручни позади себя, чтобы хоть как-то удержаться, но в глазах уже пляшут точки всех оттенков серого, а свет снова пульсирует и бросается мне в глаза, как разъяренный зверь. В голове все плывет, злость на все на свете перемешивается с оглушающим и непонятным мне облегчением.

Я знал эту правду. Я не хочу эту правду.

– Рэй! – возглас Джервиса уже не кажется спокойным, он напуган. Но я плохо его вижу, я закрываю глаза, чтобы не смотреть на свет, опускаюсь на ступени лестницы и сжимаю руками голову: ее распирает, она сейчас взорвется, лопнет, и все здесь будет затоплено моим криком, который уже не сдержать.

Я открываю рот, давясь воздухом: кислорода слишком много, и голова идет кругом, и вот-вот я снова разожму тиски, и то, что ворочается прямо в моей груди, терзая изнутри острыми когтями, вырвется наружу, заполнит маленький короб лаборатории и превратит все в черную-черную бездну, и она потянет за собой все мои внутренности, и я не смогу, не смогу противиться, и...

КРАК!

С сильным треском под потолком открывается дверь, отскакивает в сторону, и кто-то свешивается вниз, чтобы проорать:

– Кейлб, вон отсюда!

Я не могу двинуться с места, я ничего не вижу, не понимаю, что происходит, а Джервис проскакивает мимо меня, как будто мы не знакомы, будто я пламя, которое все здесь пожирает. Дверь надо мной со стоном закрывается, лампы под потолком меркнут, загораются, снова меркнут, а потом их свет бьет мне прямо в глаза, хотя веки у меня закрыты, и все дрожит красным маревом из-за этого; я сжимаю голову руками, пытаюсь силой вдавить растущую боль, но она разрывает мозг на две половины, и...

Когтистый зверь вырывается прямо из груди черным густым дымом, и мне кажется, что кто-то раздробил мне грудную клетку, так это больно – так больно, что из глаз текут слезы, в голове пусто, и все, что внутри меня, все мысли, все обостренные донельзя чувства вытягиваются вместе с дымом: и он в руках и ногах, и в голове, да, в самой голове, и там все темно, как будто я, ослепший, сижу в тюрьме из черепной коробки и остатков самого себя;

БАХ-БАХ-БАХ!

Со звоном лопаются лампы под потолком, стеклянные осколки разлетаются по всем углам, а я больше не держу голову, потому что уже поздно, поздно, ведь все вокруг в этом облаке, и я в центре него, и мир вокруг меня рушится, разверзается пол, и я лечу в пропасть прямо сейчас, стоя на месте, посреди некогда белой лаборатории отца, и вот – дым стекается, сгущается вокруг меня, образуя кокон: я открываю глаза, а передо мной одна ночь, нет ни рук, ни ног моих, ни меня самого. Я распадаюсь, расслаиваюсь на слои дыма, становлюсь блестящим налетом на клубах безобразной формы, каждая клетка моего тела превращается в дым, и я растворяюсь в нем окончательно. Я падаю в пропасть.

Я падаю.

Я падаю.

Падаю.

***

«Да...»

***

Когда надо мной появляется светлое пятно, я думаю, что, возможно, умер. Но это всего лишь лицо Джервиса, бледное, почти зеленое лицо Джервиса, который заслонил собой медленно тлеющий свет разбитой ксеноновой лампы. Он уже не такой раздражающий, этот свет, и вовсе не норовит прыгнуть мне в глаза при первой возможности. Кажется, я его одолел.