Ошибки мистера Стабса

Ошибки мистера Стабса

Общеизвестно, что молодой человек, поселяющийся в какой-нибудь, особливо сельской, местности, мгновенно, подобно магниту, притягивает к себе внимание всех окрестных дам и их незамужних дочерей.
Так и случилось на первых порах с мистером Бартоломеусом Стабсом, который приехал в Элмори-Хаус, поместье графа Элмори, что недалеко от городка Норшэма, в начале сентября поохотиться на куропаток и отдохнуть от столичной суеты.
Однако, уже через несколько дней, через болтливых лакеев мистера Стабса, вся округа была поставлена в известность, что он женат и имеет пятерых детей, и что все семейство его проживает в настоящее время где-то за границей. И уже ни молодость, ни знакомство с титулованной особой, каковой был граф Элмори-личность загадочная, поскольку Элмори-Хаус ни разу не был удостоен чести быть посещенным владельцем имения, - не могли сделать гостя поместья привлекательным в глазах женского пола.
Не способствовала повышенному интересу норшэмских обитателей к мистеру Стабсу и внешность последнего. Благодаря все же состоявшимся знакомствам этого господина с кое-какими соседями и местным викарием, он был приглашен на несколько обедов и одну вечеринку, где - конечно, преимущественно дамы, - могли убедиться, что, несмотря на статность, высокий рост и безупречные манеры, приятель графа Элмори весьма чопорный и неразговорчивый субъект, вероятно, всецело занятый мыслями о своей супруге и детишках.
Дочери этих дам сошлись во мнении, что волнистые черные кудри и гордый профиль мистера Стабса ничто в сравнении с огромными уродливыми очками с толстыми стеклами в роговой оправе, которые вышеозначенный джентльмен носил, и из-за которых невозможно было даже разглядеть цвет его глаз. А его имя было признано теми же девицами (а надо знать, что звучность и романтичность имени джентльмена не менее важны для них, чем внешность оного) самым скучным и банальным изо всех существующих на свете мужских имен*.
Посему мистер Стабс вскоре был совершенно оставлен в покое, чего, возможно, он и добивался, и был предоставлен самому себе. Единственный, с кем гость Элмори-Хауса сблизился, был Эндрю Уайт, молодой врач, младший сын покойного эсквайра Уайта, имевший в Норшэме собственный дом и бывший страстным любителем охоты.

По вечерам, в одно и то же время, мистер Бартоломеус Стабс совершал верховые прогулки. Случилось так, что в один такой вечер, проезжая по узкой тропинке, окаймленной кустами жимолости, он увидал идущую ему навстречу молодую даму в соломенной шляпке с голубыми лентами, в голубом платье и синем переднике, со складным мольбертом на ремне через плечо.
Тропинка была настолько узка, что всаднику пришлось натянуть поводья, заставив лошадь с лёгкой рыси перейти на шаг. Поскольку мистер Стабс не был знаком с дамой, он ограничился тем, что приложил руку в перчатке к полям своей шляпы. Дама ответила на это вежливое приветствие легким наклоном головы. Луч вечернего солнца сверкнул вдруг на выбившихся из-под шляпки густых золотистых локонах, большие черные необыкновенно живые глаза без смущения и прямо взглянули в лицо мистеру Стабсу, - и, если он и думал мгновение назад о жене и пятерых своих детях, то притаившийся за кустами жимолости пухлый маленький божок с золотыми луком и колчаном явно решил подшутить над примерным семьянином, метко пустив в его грудь одну из своих стрел.
Сделал ли божок второй выстрел, и попал ли в грудь молодой дамы, - этого мы сказать наверняка не можем, но намекнем, что в тот вечер Бартоломеус Стабс выглядел куда более интересно благодаря тому, что вышеописанные уродливые очки на его лице отсутствовали, и не представляло труда заметить, что у него красивые ярко-голубые глаза, обрамленные чересчур длинными для человека с такими неприятными именем и фамилией ресницами.

На следующий день, возвращаясь вдвоем с Эндрю Уайтом с охоты, мистер Стабс, проведший накануне неожиданно беспокойную ночь в мыслях отнюдь не о своем немаленьком семействе, а о черных живых очах и прелестной фигурке в голубом, не выдержал и с самым небрежным видом как бы вскользь сказал:
- Вчера я встретил на тропинке во время верховой прогулки одну юную даму. В голубом, с мольбертом, в соломенной шляпке. Кажется, я не был представлен ей в Норшэме. Вы, случайно, не знакомы с этой особой?
Молодой врач чуть заметно напрягся и немного помолчал, прежде чем произнести:
- Да, я ее знаю. А почему, позвольте вас спросить, вы интересуетесь ею?
- Она напомнила мне одну дальнюю лондонскую знакомую. Но, наверное, я ошибся, и это не она.
Ошибка Бартоломеуса оказалась куда значительнее, потому что, во-первых, хотя ответ его был абсолютно непринужденным, Эндрю Уайт насторожился еще более, а во-вторых, сказал на это довольно резко следующее:
- Вы никак не могли встречать эту даму в Лондоне, поскольку она там никогда не бывала. Ее зовут мисс Синтия Уайт. Это моя родная сестра.
Мистер Стабс откашлялся и перевел разговор на менее скользкую тему - сравнение охотничьих качеств сеттеров и пойнтеров.

Говорят, нелегко иметь дочь на выданье. Иметь сестру на выданье, да еще обладающую независимостью, остротой ума и веселым нравом, гораздо труднее, ибо, имей ты хоть семь пядей во лбу, ты не будешь для нее неоспоримым авторитетом, как отец или мать. В тот же день, после обеда, Эндрю Уайт имел беседу со своею единственной сестрой Синтией в маленькой гостиной их норшэмского дома.
- Я много раз говорил тебе, - с несвойственной ему горячностью начал молодой человек, чтобы ты не ходила одна на загородные прогулки. Для девушки твоего положения это неприлично.
- Не будь таким напыщенным снобом, Эндрю! - весело отвечала Синтия, промывая кисти в небольшом тазике со взбитой мыльной пеной. - Сейчас ты невыносимо похож на нашего старшего брата Генри, который так надоедает вечно своими "нельзя" и "не положено". С чего ты опять затеял этот разговор?
- C того, что одинокая молодая леди невольно привлекает к себе внимание. И не всегда внимание это безобидного свойства.
- Ты ведь имеешь в виду кого-то конкретного, не правда ли?
- Возможно.
- Скажи, кого, Эндрю! - потребовала Синтия. - Чье внимание этого самого небезобидного свойства я привлекла?
- Мистера Стабса, - неохотно ответил брат. - Он спрашивал меня о тебе.
На щеках Синтии выступили два едва заметных пятна. Но она лишь звонко рассмеялась:
- Не смеши меня! С чего женатому мужчине, да еще и имеющем трех... или четырех? детей интересоваться мною?
- Не знаю. Это-то меня и беспокоит. Прошу тебя, прекрати эти прогулки.
- Но я рисую дуб! - воскликнула девушка.
- Бери с собой кого-нибудь.
- Кого? Болтливую дочь кухарки? Или занудную тетушку Бетси? Вдохновению нужны, да будет вам это известно, о наш великий прагматичный эскулап, тишина и покой.
- Ходи к этому твоему дубу другой дорогой. В обход Элмори-Хауза.
- Спасибо! Воистину ты очень заботливый брат. Ты хочешь, чтобы я тратила на путешествие туда и обратно не два часа, а пять? Увы, я не какая-нибудь графиня Элмори, и у меня пока нет коляски для собственных выездов.
- Рисуй свой дуб по утрам.
- По утрам совсем другое освещение.
- В таком случае, дорисуй этот дуб потом. В следующем году. Найди себе другой объект для твоего вдохновения. В окрестностях Норшэма есть куда более живописные виды, чем это дряхлое дерево.
- В следующем году? - возмутилась Синтия. - В следующем году, возможно, не будет такой чудесной погоды в сентябре. Или несчастный дуб, на который ты так ополчился, засохнет окончательно. Или его срубят. И вообще, этот рисунок я хотела подарить на день рождения Гарриет Кинг, моей подруге, а этот праздник у нее через месяц. И, если я скажу ей, что это ты помешал мне закончить и преподнести ей мой подарок, она будет очень, очень огорчена!
Против стольких веских аргументов сразу, особенно последнего, - по некоторым причинам, которые мы опустим, - Эндрю был бессилен. Он развел руками и замолчал.

Через час Синтия надела синий передник, перекинула через плечо мольберт и, гордо вскинув голову, удалилась по дороге к Элмори-Хаусу.
Древний дуб, росший неподалеку от особняка графа Элмори, в самом деле, мог возбудить художественное воображение своими корявыми сучьями, ржаво-коричневой листвой и дуплистым искривленным стволом. И Синтия, действительно, старательно рисовала его всю последнюю неделю. Но в этот день, то ли под впечатлением от ссоры с братом, то ли по другой причине, вдохновение оставило ее, и она бездумно смешивала краски на палитре те два часа, что обычно проводила за рисованием, причем чаще всего кисть ее - чисто машинально-- обмакивалась в голубую краску, подозрительно напоминающую цвет глаз некоего молодого джентльмена.
Через два часа Синтия закрыла мольберт и медленно пошла в сторону тропинки, на которой вчера вечером она повстречала мистера Стабса. Выйдя на эту дорожку, Синтия все так же медленно двинулась по ней, делая вид, что любуется кустами жимолости, а на самом деле чутко прислушиваясь.
Вскоре послышался стук копыт, и оный джентльмен собственной персоной выехал на тропинку навстречу юной художнице. Как и накануне, он сдержал своего коня и заставил его пойти шагом.
Как известно каждой даме, есть два практически безотказных способа привлечь внимание и снискать поддержку интересующего её джентльмена - это или что-то выронить из рук, или упасть самой. Синтия решила действовать максимально решительно и беспроигрышно: ремень неожиданно соскользнул с ее плеча, и мольберт упал на землю; а сама юная леди, наклонившись за ним, вдруг подвернула ногу и, вскрикнув от боли, опустилась на тропинку. Проделала она все это так естественно и в то же время грациозно, что самая прекрасная актриса позеленела бы от зависти.
- Ах! - вскрикнула Синтия мелодичным нежным голоском.
- О Боже! - воскликнул мужественным глубоким баритоном мистер Бартоломеус Стабс, спрыгивая с лошади и бросаясь к девушке...

Нетрудно догадаться, что подвернувшаяся нога Синтии не позволила ей идти пешком; что девушка и мистер Стабс поневоле-о, исключительно поневоле! - вынуждены были познакомиться друг с другом сами, вопреки всем правилам приличия; и что галантный мистер Стабс со всей возможной осторожностью подсадил мисс Уайт с ее мольбертом на свою лошадь и отвез в Элмори-Хаус. По дороге молодые люди мало говорили, но обменивались взглядами куда более красноречивыми, чем слова, и пухлый божок, летевший за влюбленной парой, довольно потирал ручки, будучи, вероятно, абсолютно не осведомлен о семейном положении одного из этой двоицы.
Очутившись в графском особняке, Синтия почувствовала себя значительно лучше. Она не без некоторого испуга отклонила предложение Бартоломеуса послать за доктором, ибо Эндрю был единственным врачом в Норшэме, и она предвидела, что проницательность брата сразу раскроет ее нехитрую уловку.
- Мне намного легче, благодарю вас, сэр, - сказала она, томно улыбаясь с дивана, на котором джентльмен удобно устроил ее, и наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц. - Вы разрешите мне побыть здесь полчасика... Я уверена, скоро боль пройдет окончательно, и я смогу дойти до дома.
Бартоломеус пылко уверил ее, что она может пробыть в Элмори-Хаусе сколько хочет, и твердо заявил, что ни о каком путешествии пешком и речи быть не может.
- Вас отвезут в Норшэм в коляске, мисс Уайт. И никак иначе.
И пылкость, и твердость мистера Стабса, и воспоминания о сильных мускулистых руках, с необычайной легкостью посадивших ее на лошадь, а затем пронесших ее через холл Элмори-Хауса и усадивших на диван в гостиной, и красноречивые взгляды ярко-голубых глаз, не спрятанных за толстыми стеклами очков, - все это вкупе согревало сердце Синтии незнакомым ей прежде теплом... Охлаждавшимся лишь памятью о жене столь безупречного во всех отношениях джентльмена и его пятерых детях.
С благодарностью приняв из рук мистера Стабса чашу с горячим ромовым пуншем и прихлебывая вкусный напиток, Синтия решилась, набрала в грудь побольше воздуха и сказала:
- Миссис Стабс и ваши дети... Они не собираются приехать погостить в Элмори-Хаус?
Мистер Стабс, стоявший у камина, вздрогнул и быстро посмотрел на свою гостью с несколько растерянным и озадаченным видом. Затем он взлохматил свои черные густые кудри и ответил:
- О нет, мисс Уайт. Видите ли, они... живут довольно далеко от Англии.
Она не решилась спросить где, но сам Бартоломеус неожиданно приподнял покров с тайны своего семейства, добавив:
- Они сейчас в... России.
- О! - воскликнула ошеломленная Синтия. О России она имела самое смутное представление, и могла лишь догадываться, насколько это далеко. - Как же так? -не выдержав, спросила она.
- Дело в том, - смущенно заговорил мистер Стабс, - что отец... да, отец моей жены родом из России. Из Сибири, если быть точным.
- О! - вновь вырвалось у Синтии. - Но там же очень холодно! Или я ошибаюсь?
- Да, мисс Уайт. Вы правы. Действительно, очень холодно. - Не слишком охотно отозвался джентльмен.
- И там водятся медведи. Волки. Страшные... Огромные... Они бродят там повсюду... Ведь так?
- Вы совершенно правы. - Мистер Стабс выглядел все более смущенным.
- Как вы не побоялись отпустить их в такую даль? Особенно детей!
- Они очень... скучали по своему дедушке.
- И долго они пробудут там?
- Думаю... Полагаю, что до следующей весны.
- Так долго! Вы должны были поехать с ними. - Судя по тону Синтии, джентльмен немало потерял в ее глазах, отправив жену и детей одних в далекую холодную Сибирь, а сам преспокойно оставшись стрелять куропаток в Англии. - Медведи! Волки! Лютые морозы! Сколько ужасов сразу!
По выражению лица мистера Стабса нетрудно было угадать, что в этот самый момент ему бы очень хотелось, чтобы хоть один из ужасов Сибири покончил разом со всем его многочисленным семейством, превратив Бартоломеуса в бездетного вдовца.
- Видите ли, мисс Уайт, - сказал, наконец, он, - мой тесть и я... Мы не слишком хорошо ладим друг с другом. Поэтому моя супруга поехала в Сибирь без меня.
- Вы пишете им?
- О да. Регулярно.
- Бедные ваши детишки! - все не могла успокоиться Синтия. – Прошу вас, расскажите мне о них. Я слышала, их у вас пятеро? Вы их любите?
- Обожаю, - честно ответил джентльмен, глядя на пухлые губки девушки, тянущиеся к ободку чаши с пуншем.
- Как их зовут? Сколько им?
- Старшего зовут, как и меня, Бартоломеус... Ему семь.
- Он, наверное, очень похож на вас?
- Да, мисс Уайт. Моя копия... Затем идут сын Томас и дочь Вайолет - им шесть и пять. Затем еще один сын... Себастьян, ему четыре. И младшая дочь - Флоренс, ей будет скоро три.
- Какая прелесть! - невольно смягчаясь, промолвила Синтия. - Но не будете ли вы так любезны, сэр, налить мне еще этого чудесного пунша?
Больше к теме семьи мистера Стабса молодые люди не возвращались.
Бартоломеус выразил зато горячее желание взглянуть на работу мисс Уайт, и восхищение его изображением старого дуба было столь неподдельным и искренним, что сердце Синтии не могло не смягчиться окончательно.
- Какая тонкая работа! Какие краски! Как верно переданы все детали! - восклицал мистер Стабс. - Клянусь, когда вы закончите эту картину, мисс Уайт, я куплю ее у вас и повешу здесь, в Элмори-Хаусе, над этим самым камином!
- Если граф Элмори не будет возражать, - улыбнулась девушка. - Возможно, Хогарт, висящий сейчас там, все же покажется его сиятельству более достойным, нежели рисунок простой девушки из Норшэма.
- О...- запнувшись, произнес Бартоломеус, словно только что вспомнил об истинном хозяине особняка, - да, граф Элмори... Поверьте, он большой знаток живописи, но и он согласится, что ваше полотно достойно занять место в его доме.
- Вы с ним близкие приятели?
- Да... Мы учились вместе, - снова несколько смешался мистер Стабс.
- Он молод? Хорош собою?
- Он одного со мной возраста. А красив ли... Мне сложно судить.
Видимо, откровенные и прямые вопросы Синтии навели Бартоломеуса на некую мысль, потому что, немного помолчав, он спросил:
- Вам здесь нравится, мисс Уайт? Вы бы хотели жить в таком особняке?
- Вы имеете в виду - быть здешней хозяйкой?
Он кивнул.
- Не знаю, - задумчиво ответила девушка. - Здесь очень красиво. Но миледи Элмори будет иметь не только удобства и комфорт, и отнюдь не в созерцании всей этой красоты будут заключаться ее обязанности, налагаемые светом. Мой старший брат живет в Плимуте. Он унаследовал всего лишь титул эсквайра, но страшно гордится этим и весь надут спесью, как будто по крайней мере имеет звание пэра... Когда я приезжала погостить к нему, всегда оказывалось, что я все делаю не так, как должно, вплоть до того, что не так стою и сижу. Мои выходы в тамошний свет были просто мукой - и для меня, и для брата Генри. Честное слово, на званых вечерах в Плимуте мне часто хотелось превратиться во что-нибудь неживое, стул или стол, чтобы никто не обращал на меня внимание. Если плимутское общество так щепетильно к вопросам этикета, то что говорить о Лондоне! Так что я предпочитаю наш Норшэм. Здесь я могу часами гулять пешком одна. Ни перед кем не кланяться, не заискивать, не говорить не того, что думаешь... Вы меня понимаете, сэр?
- О да, мисс Уайт, - отвечал мистер Стабс, и в его взгляде Синтия прочитала полное одобрение и поддержку.

Мисс Уайт, как и было обещано, была отправлена в Норшэм в коляске, сопровождаемой грумом. Мистер Стабс вывел свою гостью, опирающуюся на его руку, из особняка и помог ей сесть в экипаж.
- До свидания, ваше сиятельство, - сказала ему Синтия, задорно блестя черными глазами из-под своей соломенной шляпки.
- До свидания, мисс Уайт, - ответил ей молодой человек, завороженно глядя в ее прекрасное лицо и слегка кланяясь.

Брат встретил Синтию неласково, особенно после объяснения с грумом и осмотра подвернутой ноги. Но девушка словно не заметила ни его суровых взглядов, ни резких слов, на которые во всякое иное время не преминула бы ответить. Она была непривычно задумчива и тиха и, к удивлению Эндрю, в течение следующих дней не делала попыток выбраться на пленэр.
Синтия занялась другим странным делом: она купила в лавке несколько мотков самой лучшей шерсти и закрылась с ними в своей комнате, выходя оттуда лишь чтобы поесть.
Сам Эндрю Уайт, хотя и получил два приглашения поохотиться от мистера Стабса, отклонил их оба, решив таким образом прервать знакомство с этим джентльменом. Через день после отказа от второго приглашения брат и сестра Уайты узнали, что гость Элмори-Хауса уехал на несколько дней в столицу.

- Я совершил большую ошибку, дружище! - говорил граф Роберт Элмори своему лучшему другу сэру Уолтеру Финчу, сидя с ним за столом в одном из самых респектабельных лондонских клубов. - Я допустил огромную ошибку!
- Ты сам во всем виноват, - отвечал сэр Уолтер, пригубливая коньяк. - К чему было тащиться в эту деревенскую глушь, да еще и прикидываться черт знает кем?
- Я хотел уединения, тишины и спокойствия, Уолтер. Кто знал, что все так обернется?
- Да уж. Твои лакеи перестарались в своем вранье, - усмехнулся друг Роберта.- Пять детей! Могли бы ограничиться одним или двумя.
- Какая теперь разница! - в отчаянье взмахнул рукой граф. - Хоть десять! Ничего не исправишь. Я выхожу либо гнусным обманщиком, либо полным дураком. Как мне теперь все объяснить ей? Меня либо с позором выставят за дверь, либо - что еще страшнее - высмеют в глаза.
- Жена и детишки в морозной Сибири! - фыркнул сэр Уолтер. - Извини, Элмори, но и я бы на ее месте посмеялся от души.
- Надо же было куда-то деть мою мифическую супругу, - сконфуженно ответил граф. - Я подумал - чем дальше, тем лучше... Но что ты мне посоветуешь? Что делать?
- Хм. Ты влюблен?
- Безумно!
- Тогда признайся ей во всем. Черт меня побери, графу Элмори можно простить многое! Даже подобную глупую выдумку.
- Она не из тех, кто гонится за титулом. Синтия... Мисс Уайт... Она не такая, как все. Поверь мне. Быть осмеянным ею... Я этого не вынесу.
- Но ты должен во всем ей сознаться. Я не вижу иного выхода.
- Придется, - с тяжким вздохом поднялся Роберт. - Я возьму наше фамильное кольцо с розовым бриллиантом в пять карат. Если она не примет его.... Тогда мне ничего не останется в жизни. Я отправлюсь в Сибирь, и пусть меня съедят там медведи!
- Думаю, перспектива попробовать на вкус такое экзотическое лакомство, как английский аристократ, покажется им весьма заманчивой, и они выстроятся в очередь, как только ты пересечешь границы Сибири, - усмехнулся сэр Уолтер, дружески потрепав Роберта по плечу.

Мистер Бартоломеус Стабс вернулся из Лоднона в Элмори-Хаус через неделю. На следующее утро он умылся, побрился и надел свой лучший костюм, собираясь явно не на охоту, когда ему доложили, что пришла мисс Синтия Уайт и просит принять ее.
Бартоломеус смешался. Растерялся. Покраснел. Побледнел. Ослабил узел галстука. Взлохматил только что причесанные волосы. Снова покраснел. Почтительно замерший в дверях лакей молча смотрел на сложную гамму чувств, последовательно отражающуюся на лице его господина.
- Я... Да... Конечно... Пусть войдет, - наконец, произнес молодой человек.
Вошла Синтия, но уже не в голубом, а в белом платье, и без мольберта, а с небольшим бархатным ридикюлем, висящим на правой руке.
После обмена довольно прохладными приветствиями - ибо и джентльмен, и юная леди боялись выказать то, что чувствовали на самом деле, - девушка, опустившись на диван, сказала:
- Мистер Стабс, вы удивлены, наверное, моим появлением в Элмори-Хаусе. Но, надеюсь, вы извините меня за это нежданное вторжение, когда узнаете его причину.
Бартоломеус пробормотал нечто маловразумительное и замер в ожидании объяснения.
- Я все эти дни, - продолжала Синтия, немного зарумянившись, - с тех пор, как я так неудачно упала, и вы столь любезно оказали мне помощь, думала о нашем с вами разговоре и о... вашем семействе.
Бартоломеус вспыхнул и хотел что-то сказать, но Синтия знаком руки остановила его.
- О вашей семье, - повторила она, - о ваших детишках и супруге. Мысль, что они мерзнут там, в этой ужасной Сибири, была невыносима... И я решила, что небольшой знак внимания... дружеский подарок, сделанный, поверьте, от чистого сердца, не будет воспринят вашими родными превратно.
И она достала из ридикюля пять разноцветных пар вязаных шерстяных носков и вязаную же шаль.
- Надеюсь, носочки подойдут вашим малюткам, - Синтия аккуратно разложила свои подарки на диване. - Я специально ходила к соседям, - у них дети как раз такого же возраста, что и ваши, - чтобы снять мерки. А шаль понравится вашей супруге - она очень теплая. Полагаю, все это можно будет отправить в Сибирь с какою-нибудь оказией. Ведь это возможно?
Бартоломеус снова собирался что-то произнести, но Синтия вновь не дала ему сделать это.
- Я понимаю вас, сэр. И, конечно, вы можете в письме к своим родным не указывать имя дарительницы. Просто напишите, что это - подарок от ваших друзей. На счет носочков... Не перепутайте. Вот эти, красненькие - вашему старшему, Бартоломеусу. Синие-Томасу. Оранжевые - Виктории. Зеленые - Седрику. И голубые - вашей младшей дочери, Флоренс. Кажется, я правильно назвала имена?
- О да, конечно. Но, мисс Уайт, я... - он замолк. Она глядела на него с дивана со странным выражением лица - одновременно торжествующим и возмущенным.
- Мой брат Эндрю всегда говорит: чтобы лгать, надо иметь отличную память. Иначе сам лжец может ненароком выдать себя, запутавшись в собственном вранье, - руки ее комкали хорошенькие голубые детские носочки. - У вас же... нет детей, правда?
- Нет, - с невыразимым облегчением ответил Бартоломеус.
- Ни одного?
- Увы, - развел руками молодой человек.
- И вы не женаты?
- Нет, мисс Уайт. Я... свободен. - Последнее слово тоже могло считаться ложью. Ибо уже целых двенадцать дней он был пленником прекрасных черных глаз сидевшей перед ним девушки.
Синтия вздохнула и отложила свое рукоделие на диван.
- Но когда-нибудь они у вас будут, - тихо подытожила она, - и тогда, быть может, эти носочки... пригодятся им. - Она поднялась. - И еще. Если вы хотите сохранить инкогнито, господин граф Элмори, не забывайте не откликаться на почтительное обращение к вам, и не распоряжайтесь в чужом доме как хозяин. А теперь прощайте, ваше сиятельство.
Маленький божок, приникший к окну гостиной Элмори-Хауса, расстроенно сморщил носик. А пальцы Бартоломеуса Стабса... вернее, графа Роберта Элмори, судорожно сжали некий квадратный похожий на коробочку предмет, лежавший в кармане его безупречно сшитого лучшим лондонским портным сюртука. Молодой человек глубоко вздохнул и шагнул к Синтии.
- Мисс Уайт, я знаю, что вел себя недопустимо легкомысленно, и мои поступки, и сведения, которые распространялись не без моего желания обо мне в Норшэме, не могут не вызывать возмущения и справедливого гнева, хотя, поверьте, я не хотел никого обидеть и уж тем более причинить боль. Но вышло так, что я сам стал первой жертвой своего обмана... Ибо встретил девушку своей мечты, которая считала меня не тем, что я есть, и в которой я самым недостойным образом поддерживал это заблуждение.
Синтия подняла на него взгляд. В лице графа были искренность и глубокое раскаяние. Но она боялась поверить ему, боялась совершить ошибку.
- Мне надо идти, - сказала она, - меня ждет брат. Я прощаю вам обман, ваше сиятельство, и не стану никому ничего рассказывать, можете быть спокойны. Но не думаю, что будет разумно с моей стороны поверить этой вашей новой сказке.
- Синтия! - воскликнул граф Элмори, от волнения забыв о правилах приличия, - Синтия, это не сказка! Я люблю вас. Хочу, чтобы только вы стали хозяйкой Элмори-Хауса. И хочу, чтобы эти прелестные вязаные носочки пригодились нашим детям... которых вы подарите мне.
- О, - прошептала девушка, и слезы блеснули в ее черных очах, потому что, когда она вязала эти носочки, она невольно думала о том же...
Надо ли говорить, что через пять минут влюбленные уже нежно целовались? Кольцо с бриллиантом было позабыто в кармане сюртука, - о нем, конечно, вспомнят в свой черед, но считающаяся почти незыблемой аксиома, что чем больше бриллиант в помолвочном кольце, тем быстрее любая девушка соглашается выйти замуж за того, кто это кольцо ей преподносит, начинает рассыпаться на глазах. Оказывается, не хуже сияния бриллианта действует упоминание о вязаных детских носочках.
Не стоит говорить и о том, что через два месяца на месте Хогарта в гостиной Элмори-Хауса над камином висело изображение старого дуба, а носочки, причем все пять, пригодились милорду и миледи Элмори по прошествии нескольких счастливых и мирных лет.
Пока же Роберт и его возлюбленная просто целуются в гостиной, а пухлый мальчик с золотыми луком и колчаном, довольно улыбаясь, летит в сторону дома упоминавшейся ранее подруги Синтии Гарриет Кинг, решив, что Эндрю Уайт достаточно по ней настрадался.

*Stub (англ.)- полено, окурок