Осколки С Улицы Бебеля -2

ЕЛЕНА МАЛОЗЁМОВА

Осколки с улицы Бебеля -2

- Не хочу вас расстраивать, Софочка, но евреев в Одессе почти не осталось… - произнесла горестным контральто ветхая, но всё равно красивая, умело накрашенная старуха.

- Таки да, - грустно кивала головой пышная, вся в рюшечках, Софочка.

Они сидели напротив меня под самодельным больничным плакатом, на котором была нарисована, видимо, бледная спирохета, пронзённая как шпагой шприцем. Вверху было красной тушью написано: «Сифилису – нет!»

Я вздрогнула и осмотрелась по сторонам. Районная одесская поликлиника, куда меня притащила Ольга перед тем, как нам пойти на Привоз, была битком набита еврейскими бабулями и дедулями, с внуками и без. А я как раз перед этим разглядывала соседей и думала, что никогда раньше не видела столько евреев разом. А тут такое…

- Слушай, а почему бабки в поликлинике говорят, что евреев в Одессе не осталось? Они же везде, - спросила я Ольгу, когда мы вышли на улицу.

- А я знаю? Они всегда так говорят. И Додик со своими дружками тоже постоянно стонут, что евреев не осталось, что все в Штаты и Израиль свалили.

- Странно, что же тут было, когда они все оставались?

- Не слушай ты этих одесситов, это присказка у них такая. Как у англичан про погоду.

Мы шли к Привозу по улице имени Советской Армии. Шли, взявшись за руки, иначе толпа туристов разметала бы нас в разные стороны. Все всегда говорят: Дерибасовская, Дерибасовская, а я была шокирована именно улицей Советской Армии. Здесь всегда было не протолкнуться из-за толпы праздношатающихся весёлых мужчин и женщин, по-броуновски гуляющих в разные стороны. С обеих сторон было понатыкано огромное количество лотков с сувенирами, мороженым, напитками, фруктами, книгами и далее по списку. Между ними сновали шустрые фотографы, выхватывающие из толпы, кого придётся.

- Девочки, девочки, постойте! – выскакивал нам наперерез фотограф, показывая маленький кадрик: - Смотрите, какие вы лялечки получились. Давайте адрес, я завтра вам сделаю красиво.

- Ва, опять! Задолбали! – закатывала глаза Олька, а я рассматривала кадр, пытаясь разглядеть хоть что-то:

- Ой, Олька, у тебя глаза закрыты!

- Таки да…А у тебя рот открыт. Не, не надо.

Мы двигались дальше, пока не натыкались на верёвку с привязанными к ней красными, почти выгоревшими на солнце ленточками. Толпа плавно перетекала на проезжую часть, обходя запрещённые метры, потому, что сверху в любую минуту на тротуар мог упасть шмат штукатурки.

- Годами так висят, только веревки меняют. Забота о людях, - съехидничала Олька. – Наверх посмотри. Я это называю «Эта опасная дверь на балкон». Помнишь, фильм такой был?

Я глянула вверх. На втором этаже красовался балкон без пола, но с витыми чугунными перилами. Давно, видно, разрушался. И таких веревочек по центру города было великое множество. Красивая и яркая, как всё в Одессе, обветшалость.

Привоз меня ничем не поразил. Он напомнил мне наш Зелёный, только больше раза в три. Такой же шумный, пыльный и разноцветный. Вместо корейцев торговали своей чурчхелой усатые грузины, а вместо казашек за прилавками восседали весёлые красавицы-Солохи в расписных, по-особому завязанных, платках и в вышиванках.

- Так, - хмурилась Олька. – Нам надо купить лук, свёклу, помидор и синеньких.

Слово «синеньких» она произнесла очень многозначительно, явно рассчитывая на мою реакцию. Естественно, я отреагировала: - Каких таких синеньких?

- А вот! – она гордо ткнула в горку баклажанов.

- Вам синеньких, девчата? – запела торговка. – Сколько? Два? Три? Пять кило?

- Чё это, синенькие? Тогда уже фиолетовенькие! – я сощурилась.

- Сиреневенькие! – отозвалась Олька. –Та на шо нам пять? Два кило. Нам ещё вон сколько тащить.

- Не спорьте, девоньки, - опять пропела тётка. – Синенькие они и есть синенькие…

Когда отошли от овощных прилавков, меня вдруг осенило:

- Оля! А кефаль? А бычки? Что же, была в Одессе, а бычков не попробовала?

- Господи, какие бычки? Бички надо говорить. Ты, что ли, «Белеет парус одинокий» вспомнила? Так забудь. "Хочется-перехочется-перетерпится", - ехидно процитировала Олька Катаева. - Бички ещё до революции кончились. Их даже Додик с трудом помнит, а я так и не пробовала вообще. Нету в Одессе рыбы, не-ту.

- А Любка какие фартуки с каких рыбных рядов стирает? – вспомнила я соседку по коммуналке.

- Так кто ж её знает? Фартуки у Любки есть, а рыбы в Одессе нет.

Так, весело переругиваясь, мы дотащились до трамвайной остановки, я глянула на табличку с номерами трамваев и аж подпрыгнула:

- Десятый номер! Оля! Десятый номер!

- Но он же до дома не идёт, нам другой трамвай надо.

- Оля! Десятый номер! – я от восторга больше не могла ничего произнести.

- Так, господи ты, боже ж мой, - печально сказала Ольга. - Теперь «Золотой телёнок». Так можно вообще до дома не доехать. – Она немного помолчала, а потом, хитро сощурясь, сказала: - Ладно, проедем пару остановок, но ты тогда должна будешь в трамвае спеть эту песенку.

Олька любила такие розыгрыши. Если, поспорив на что-то, я ей проигрывала, она могла меня изощрённо заставить спеть битловскую «Girl» на японском или ещё какую глупость совершить в таком же роде.

- Ну, решайся, вон десятка идёт.

Я зажмурилась и кивнула: а, была-не была!

Мы заскочили в салон и встали у кабины вагоновожатого. Вагон был полупустым. Люди сидели на скамьях и задумчиво смотрели на дорогу. Олька сурово сверлила меня взглядом, а я в ужасе переводила глаза с людей на водителя. Потом подумала: «Ну, я же, в Одессе, здесь поймут!» Подошла к водителю:

- Здравствуйте…

- Добрый день, - хмуро буркнул вагоновожатый, мельком глянув на меня.

И я зашептала:

- Шёл трамвай десятый номер…

Вожатый с интересом посмотрел на меня, и я продолжила уже погромче:

- На площадке кто-то помер…