Осколки с улицы Бебеля

Осколки с улицы Бебеля

Елена Малозёмова

"Осколки" с улицы Бебеля

В самом центре Одессы, на бывшей улице Еврейской, а ныне имени товарища Августа Бебеля, я ползала на карачках по грязному коридору коммуналки и мыла полы. Ясное дело, что в мои планы данное мероприятие не входило, но общим собранием местной Вороньей слободки было постановлено, что, раз я живу тут уже больше трёх недель, то должна принимать участие в жизни местной коммуны. Да и не вежливо как-то было мне, двадцатилетней, спорить с тремя бабками.

Эта старая квартира в дореволюционном доходном доме с облупившейся лепниной и невероятными для меня пятиметровыми потолками была классикой жанра. Ни до, ни после не довелось мне пожить в таком густом замесе интриг и страстей. Мой приезд в Одессу внёс в более или менее устоявшуюся жизнь аборигенов ветерок свежих эмоций и разбередил старые, поутихшие было обиды.

Ну что ж, мне не трудно. Правда, орудовать шваброй я так и не научилась: то в углу не получалось толком промыть, то плинтус никак не отмывался. Поэтому я отложила деревянную швабру и стала мыть, как привыкла. Нужно было помыть два длинных коридора, кухню и, прости господи, туалет.

В самом конце первого коридора находилась комната Таньки. Ну, не Таньки, конечно, а Татьяны Николаевны. Она была самой старой из местных бабок, ей катило уже под восемьдесят. Но Олька с Додиком, к которым я приехала в гости, называли своих бабок Танька, Манька и Любка. Между собой, естественно. Ну, и я туда же. Так вот Танька, как мне для общего понимания ситуации объяснил Додик, была москвичкой и ярой коммунисткой. У неё был взрослый сын, который жил в Москве. Когда-то, очень давно (когда никто из ныне живущих не помнил) она оказалась в Одессе, да так тут и осталась.

Бабуля, наверное, была из первых комсомолок: всегда суровая, с поджатыми губами и пронизывающим взглядом. И не захочешь, а почувствуешь себя контрой и второй раз вступишь в комсомол. Не знаю, общалась ли она с остальными бабками, но нас она своим вниманием не удостаивала. Она проносила мимо нас своё монументальное тело, вообще не поворачивая в нашу сторону свою седую, коротко стриженую под горшок голову.

Но в основном она почти безвылазно торчала в своей комнате, и, как зло острили соседи, писала на всех доносы. Может, и писала. А, может, и напраслина всё это. Мы не знали. Да и неинтересно никому это было. Живёт себе бабка, и живёт. Вроде, никого из местных на допросы не таскали, и слава богу.

Вот и сейчас, ползая с тряпкой под её дверью, я слышала шаркающие шаги, звяканье посуды, шуршание бумаги… Там происходила и проходила жизнь старой, забытой всеми московской коммунистки, занесённой историческими ветрами в солнечную Одессу. Непонятная мне и загадочная жизнь.

Так… А вот и комната Маньки. Ну, строго говоря, ни Манькой, ни даже Марией она не была. Никого из живущих в коммуналке не интересовало её настоящее еврейское имя, а Манька и не настаивала. В случае крайней нужды обращались к ней по-простецки – тётя Маша, что для меня, церемонной и благовоспитанной алма-атинки, было как ножом по сердцу.

- Ша! – сказал мне Додик. – Оно тебе надо? Зови, как все зовут.

Маньки, как всегда, не было дома. Каждое утро, и зимой и летом, она прихорашивалась, насколько позволяли её необъятные габариты, и пропадала непонятно где до вечера. Опять же, я не заморачивалась, где прожигает свою жизнь толстая Манька. Мало ли, дети там, внуки… Но как-то раз ехали мы с Олькой в троллейбусе мимо Фонтана и вдруг она дёргает меня за рукав: - Смотри!

Ух ты! Ну, ни фига себе! Прямо перед нами, метрах в пятидесяти, на расстеленном на песке покрывале, под большим пляжным зонтом вальяжно устроилась наша Маня в окружении ещё трёх или четырёх таких же живописных еврейских старух. Она была в панамке, халат был спущен до трусов, а огромный белый сатиновый бюстгальтер, вызывающе обнимал её дородное тело. Бабульки самозабвенно резались в карты.

- Что это?

- Это преф. Маня наша так себе деньжат подзарабатывает.

- Так вот где она пропадает постоянно! А я-то думала, к внукам мотается.

- Нет, одинокая она. В войну всех похоронила… А так и доход, и развлечение.

...Так, ползу дальше. Туалет. Ну, тут всё просто. С суровыми старухами не забалуешь, поэтому туалет в коммуне был, пожалуй, самым чистым местом. Уж сколько собраний было проведено и постановлений вынесено, я не знаю, но, несмотря на присутствие двух молодых шалопаев, Додика и Сашки, туалет всегда блистал чистотой. Я быстро помыла унитаз, прошлась по полу и продолжила мыть коридор.

Так… Сашка… Сашка был старше нас с Олей года на три. Симпатичный, улыбчивый, тёмноволосый, невысокий, с золотой фиксой во рту, что вводило меня в оторопь, у себя, в родной Феодосии он серьёзно занимался гимнастикой. После армии он не захотел возвращаться в свой сонный городок, и рванул прямиком в Одессу. Устроился работать таксистом и как-то ухитрился заполучить комнату в нашей коммуналке. Ну, комнатой это назвать было сложно. Эта каморка когда-то, при дюке де Ришелье, была чуланом за кухней, два метра на три. Думаю, не больше.

Меня вообще поражала в Одессе приспособляемость народа к местам обитания. Мне бы и в голову не пришло, что можно жить, например, в каморке над старым кинотеатром. Чтобы туда попасть, надо было с акробатической ловкостью подняться по расшатанной железной пожарной лестнице примерно на уровень третьего этажа. А там жил какой-то молодой человек, Додькин знакомый. Интересно, как он водил туда девушек?

Итак, Сашка. В его комнатуле кое-как умещались топчан, журнальный столик и пара табуреток. Пальто и костюмы висели на плечиках над топчаном, постельное белье – в чемодане, а самый минимум посуды жался к ножкам столика. На одной из табуреток был торжественно водружён сверкающий немецкий магнитофон "Грюндиг", главное Сашкино сокровище. Окон нет, теснота жуткая. Так Сашка умудрился привести себе ещё и женщину!

Женщину звали Валентиной. Она была полу-цыганкой-полу-гречанкой из Измаила, такой же, как и Сашка, неприкаянной, но отчаянной искательницей лучшей доли. Жгучая, страстная брюнетка с уже пробивающимися усиками над верхней губой. Она работала не то официанткой, не то продавщицей, и таскала прельстившемуся Сашке разнообразную еду.