Осколки стекла

Осколки стекла

Я не люблю говорить об этом. И если кто-то спросит, скорее всего, придумаю что-нибудь смешное или романтичное. Но если рассказывать о ней, то придется рассказывать и об этом. О моих шрамах на ладони.

Они ноют в дождь, заставляя меня бросать все и уходить прочь из дома, бродить по блестящим от осенних слез тротуарам, глядя, как потоки несутся вдоль бордюров, крутя скомканные листья, а потом с шипением протискивают струи сквозь решетку водостока.

Эти тонкие белые линии похожи на далекую стаю птиц.

Как вспомню, сколько крови было. Крови и криков. Суматохи.

Я даже испугаться не успел.

Она бросила бокалом в своего отца. За то, что не подарил ей пони.

Капризная дочка богатых родителей. Ира.

Тринадцатилетняя стерва, которая привыкла получать все, что захочет.

И вдруг – не получила.

Она хотела лошадь, а получила скутер.

Мне было шестнадцать, и за такой скутер я готов был разгружать вагоны, и разгружать пришлось бы очень долго.

Не помню, как меня занесло на это пафосное сборище. Я тогда уже дружил с ее двоюродным братом, Витькой Гордеевым. Сейчас… это другая история.

Он не хотел идти «к маленькой дряни» один. Наверное, он уболтал меня пойти вдвоем. Я не помню даже, что мы купили в подарок. Да и так ли это было важно, если у Ирки уже было все. Абсолютно все.

А потом она пошла в шатер, где дожидался своего часа подарок от родителей, и с отчаянным криком вылетела оттуда:

– Где моя лошадь?!

Схватила с подноса бокал и швырнула в лицо отцу.

Я стоял рядом. Наверное. А может, потому что ее родители мне нравились, хорошие люди, одна беда – души не чаявшие в дочери. А может, я чисто интуитивно протянул руку и поймал бокал.

Стекло было тонким, я слишком сильно сжал пальцы – и оно лопнуло, словно десятки игл впились мне в ладонь.

Брызнула кровь. Но отчего-то она попала не на меня, а на белый костюм ее отца, на платье матери.

Вокруг все забегали. Закричали. А я просто стоял и смотрел, как кровь течет ручьями из кулака, который я не могу разжать. И она смотрела. Испуганным остановившимся взглядом. Словно не могла поверить, что стала причиной. А может, не могла переварить, что мир на какое-то время перестал вращаться вокруг нее.

Меня отвезли в больницу. Туда вызвали маму. Она была невозмутимой и деятельной. Она всегда становится такой, когда сильно пугается за меня.

С Гордеевым мы остались друзьями. От родителей Ирины мне в больницу каждый день доставляли фрукты в таких количествах, словно я не парень, а обезьяний питомник. Маме доставили всего раз – чек на астрономическую тогда для нас с ней сумму. Когда я узнал об этом, родители Иры стали мне нравиться существенно меньше. Зато мама решилась начать свое дело, вложив в него полученные деньги, чтобы потом передать дело мне, если все получится. Все получилось. В моей жизни появилась Джулс.

С Виктором о его двоюродной сестре мы больше не говорили.

По счастью, порезы, хоть и были глубокими, не задели ничего важного. Через какое-то время сняли швы, движения пальцев стали прежними, я снова взялся за гитару, совсем забыл о том случае и научился вдохновенно врать о своих шрамах.

Мне они даже нравились. Они были частью меня, делали меня непохожим на остальных. У меня было странное имя и стая птиц на правой ладони.

Шрамы требовали.

У меня появился стиль. Длинная челка, черное пальто.

На меня начали западать девчонки, которых нельзя было привести домой, потому что одиннадцатилетняя дочка маминой компаньонки сидела у меня на тахте…

 Я полюбил город. Промозглые вечера. Иногда я заходил в незнакомые бары, где можно было сидеть с бокалом, в котором умирал лед, и думать о том, что не случилось. Можно было сидеть и не ждать, что кто-то окликнет меня.

– Лондон? Ты ведь Лондон. Друг Вити.

Она была очень высокая, почти с меня ростом на своих вычурных каблуках. Стальные глаза, черные стрелки, высокая прическа.

Она была из тех девушек, о которых говорят «ухоженная», и иногда «красивая». Впрочем, «красивая» говорят в основном другие женщины. Мужчины смотрят на весь этот маскарад несколько иначе.

Короткая джинсовая юбка на грани провокации. Расшитый стразами топ. Она положила руку мне на плечо, подвинула к себе мой бокал и сделала глоток.

– Помнишь меня? Я…

– Ты Ира, – я поднял ладонь, одновременно жестом заставляя ее замолчать и демонстрируя шрамы.

– Это тогда…

Я думал, что она уйдет, но она только уставилась на мою ладонь таким же, как в тот день, остановившимся взглядом, и потянулась пальцами – погладить.

Это было слишком.

– Да. Это тогда. Надеюсь, ты поймешь, почему мне не хотелось бы продолжать разговор. Без обид.

Она повернулась и пошла, покачивая бедрами, к столику, где сидели такие же как она причесанные и наряженные по последней моде куклы.

Я вышел на улицу. Закурил, прислонившись к стене. Вспомнилось, как много всего было с тех пор, как приобрел свои шрамы.

Она встала рядом, стараясь придать телу женственный и соблазнительный изгиб, но получалось так себе. Она выпила лишнего. Ей было холодно. Она жадно затянулась сигаретой.

– Мне жаль, что тогда так получилось.

У нее стучали зубы от холода. И ни капли ей было не жаль – это легко читалось в подведенных черным глазах. Скорее досадно. Досадно, что я не обратил на нее того внимания, к которому она привыкла.

А мне было жаль. Жаль, что она потащилась за мной на улицу, где уже было по-осеннему холодно. Жаль ее, дрожащую на ветру.

Я снял пальто и набросил ей на плечи.

– Ты подвезешь меня домой, Лондон?