Особая миссия

Особая миссия

Твердят вокруг, что возраст не помеха,
Что в старости любовь одна утеха,
Что старый конь не портит борозды…

Наталья Кремлёва

Не каждому удаётся в нужное время родиться в нужном месте. Мне как-то сразу не повезло: родитель мой родом из шахтёрского городка, к сивухе пристрастился раньше, чем грамоте выучился. Где горемычного папашу маменька откопала – ума не приложу.

Драл меня, почём зря, сатана, наверно с самого рождения. Без разницы ему было – за дело, или так, для профилактики, чтобы размяться.

Любимой поговоркой отца было, – учить надо, пока ничего не натворил. Когда напакостил – исправлять и расплачиваться поздно. Для профилактики и правильного образования мальцу шрамы на заднице жизненно необходимы, чтобы честь блюл да родителя добром помнил.

Я ему не очень-то давался, особенно когда воспитатель хмельной куражился – убегал, куда подальше. Так с дядькой Василием и познакомился.

Мамка говорила, что любит отца, но я не верил. Было бы за что. Скуластый, как татарин, худющий, с бородищей и рыжими вихрами, на тоненьких ножках.

В споре с маманей у него один аргумент был, зато убойный – кулаком в глаз. Потом вожжами поперёк тела, пока не притихнет.

Когда устанет глумиться, обхаживает, – любушка моя, цветочек аленький.

Тьфу! И прячутся в дальней горнице.

Мамку жалко.

У меня мечта была: когда вырасту – его, супостата, от души выдрать, чтобы визжал как поросёнок, и пощады слёзно просил.

Вечно родителям некогда было. Я как гриб рос, что в межах вдоль огородов вылезают из земли при любой погоде – сам по себе, лишь бы дождик поливал.

Со сверстниками мне было не интересно. Настрогают мечей, тетиву на луки натянут, и играют в Робинов Гудов. Или кораблики из бумаги по ручьям пускают. Мелюзга. Им бы по чужим огородам шарится, словно своей репы да морквы на собственных грядках не хватает. Скукотища с ними.

Отец, то в забойной лаве уголёк рубает, то вино с собутыльниками хлещет, то картоху окучивает. Ещё чаще за печкой на топчане храпит.

Матушку я вовсе по неделе не видел. Проснусь – её уже след простыл. За трудодни горбатилась. А дома хозяйство: поросята, гуси, огород от задов дома до самого леса. С меня-то какой помощник? А бате чаще всего недосуг.

Короче, некогда им было меня уму-разуму учить. Был бы сыт да обут.

Вот я и пристрастился у перевозчика, дяди Василия, науку жизни постигать.

Сначала, чтобы время скоротать, пока от родителя прятался, потом во вкус вошёл. Он и был тогда моим единственным другом.

Василий про всё личное мнение имел, обо всём знал, даже о том, чего в учебниках нет. С ним было здорово, ужас как интересно. И разговаривал он со мной не как с недорослем, как с взрослым. Мужиком называл, за руку здоровался.

– С капиталом, с огородом, да собственной хатой, Федька, любой чудак счастливо проживёт. Никакой, дружище, романтики в сытой жизни быть не могёт. Ты как я попробуй, сквозь бурелом да скалы к свету пробиться. Отца у меня отродясь не было, мамку, ту почти не помню. Улица меня воспитала. Помню, волосы у маменьки были густые прегустые… совсем как у Маньки Спиридоновой, по самую филейную часть, даже ниже. Светлые волосы, мягкие, душистые. Молоком от неё пахло, и мёдом. Как тебе Манька-то, малец? Фигуристая бабёнка, аппетитная, смачная, аж зубы сводит. Словно яблочко наливное. С какого бока не надкуси – сладко. Я б её с великим усердием приголубил! В бабе чё самое для мужика главное – титьки тугие, да огузок наливной. И чтобы понятливая была. Молчи. Рано тебе о сурьёзной мужской любви думать.

Дядька Василий был сексуально одержим неземным женским совершенством. Особенно его вдохновляли молодые бабы с высоким бюстом и шикарным задом, но чтобы обязательно талия прощупывалась. От таких прелестниц он глаз отвести не мог.

В те года такие темы даже с друзьями не обсуждали, считали постыдным, грешным, а Василий запросто мог по полочкам разложить любой женский образ, не чураясь особых предметных предпочтений.

– Умей я картины писать – Октябрину Малыгину первой нарисовал бы во всей ейной природной красе. У ей в грудях, да и вообще везде, столько роскошного содержимого! Тьфу ты, о чём я с тобой толкую, ты же недёржаный! Дал же бог бабе наружность и стать, как у благородной дамы, даже лучше. Вот свезло мужику-то ейному – ни в сказке сказать, ни пером описать. Ну да ладно. Разболтался я чтой-то, не в ту степь тебя повёл. Баб надоть любить стройных, но в теле. Усёк? О-о, Авдотья Пронина дефилирует. Именно то, что нать. Подкатить что ли. У меня, Федька, на такой случай шарфик шёлковый припасён, и дикалон-духи с запахом ландыша. А чё, я мущщина хоть куды, ко мне в постелю любая краля прыгнет не глядя. Тебе это знать пока ни к чему. Ты к молоденьким покудова приглядывайся. Я в твои годы любил девок разглядывать в сарафанах цветастых, чтобы ниже груди подвязка была, да коленки голые. Как подумаю, что за пазухой у ей антоновки спелые-е-е, аж слюни, брат, текли. Да, а палтреты писать я так и не выучился, хотя наставник был у меня, наколки за большую копейку такие малякал – от оригинала не отличить. Одно слово – художник .

Говорить о непостижимой гармонии женского естества дядька Василий мог сколько угодно. Для меня, мальца, это было равносильно тому, что в Африку на сафари слетать. Меня тогда самого эта тема волновала, но глаза окончательно только Василий раскрыл.

Была у нас в посёлке девчонка, Фроська Сафонова. Долговязая, с расплывшимся лицом и сутулой фигурой. Та совсем ни с кем не дружила, не совсем в себе была. Зато за пригоршню семок или пару леденцов запросто могла штаны спустить, продемонстрировать, что у ей меж ног не так, как у нас, пацанов.

Тогда я не понимал, отчего меня раздирает любопытство. Забава, да и только.

– Настоящих баб, как в старину было, ноне днём с огнём не сыскать, – учил наставник, – всё больше или поперёк себя ширше, или тонкие и звонкие, без единого сколь-нибудь приличного бугорка в нужных местах. Какое от созерцания болезной худобы вожделение? Маета, да и только. Но всё одно – красиво и любопытно ведь даже у страшненьких баб. Колдовство, одним словом! Баба, она и есть баба. Создатель недаром непрестанно трудится над конструированием скульптурных форм всем земным кралям. То нам, мужикам, в утешение. Отрада и благодать за труды наши праведные. Кады с ихним полом правильно обращаешься, да мораль, где и когда положено, блюдёшь – одна радость от баб на земле, даже от убогих и неказистых. Есть у них завсегда, Федька, даже у худосочных и прыщавых, чем нас удивить. Когда-нибудь я тебе больше расскажу, чего наши бабы умеют. То, брат, без подготовки слухать нельзя: некоторые, кто мозгами послабже, умом тронуться могут. О-о-о, глянь, Дуська Шпякина огузком вертит. Чем не скульптура? Походка как у молодой козочки. Так бы и вдул! Э-эх, малец, тебе той прелести не понять, не постичь, ты всурьёз ни одну не любил. Красотища-то кака, просто праздник для уставшей души. Так бы и созерцал, с рассвета бы, и до самого заката, вместо обедов и ужинов. Так вот, я и говорю, жизнь нужно с азов постигать. В школе тебя ничему толковому не обучат. Вот я, к примеру, три класса зазря впустую высидел, и ничему толковому не научился. Зачем, спрашивается, в школу ходил?! Тебе сколько лет-то, шкет? Десять! Вот оно как. А ты до сих пор картоху чистить не умеешь, кашу варить, носки стирать, и чифирь заваривать. А ежели жрать нечего будет, тогда как… мамку звать будешь? Я в прошлом годе по весне месяц купырь грыз, да лебеду варил, пока на брошенный огород не напоролся. Картоха там мёрзлая была, но скусная, как Алевтинка Чудинова. У ей и дочка подрастает хоть куды. Вот дождусь, пока дозреет, и…я бы на твоём месте на примете её держал. Картинка – не девка! Я в том важном вопросе толк знаю.