Остров серебристого дельфина

Предпраздрничный день

Женя, как и большая часть населения, была в поисках работы. Трудоустроиться было совершенно нереально. А с её-то корочкой культпросветучилища нечего и пытаться. Однако же, пытаться надо. Она приоделась, как могла, и отправилась в местный Дом культуры. Он находился на расстоянии двух километров от дома и располагался в самом эпицентре жизнедеятельности посёлка рядом с железной дорогой, почтой, рынком, аптекой, больницей, музыкальной школой, библиотекой и прочими пережитками социализма.

Предварительно она зашла к соседке тёте Любе, договориться, чтобы присмотрела за маленьким Ваней. Постучала в сто лет некрашенную дверь цвета засохшей крови. Кнопка звонка была вырвана с корнем, два проводка торчали, как усы чернобыльского таракана. Казалось, что он притаился перед прыжком на голову. Женя отшатнулась от усов и снова постучала. Наконец, послышался шорох, и дверь медленно приоткрылась. В дверном проёме показалась женская фигурка, такая маленькая, иссохшая и согбенная, что казалось, ей не меньше ста лет. Однако это было далеко не так. Женя поздоровалась и объяснила суть вопроса. Тётя Люба сразу же согласилась присмотреть за Ванечкой. Она любила этого соседского малыша, хотя, было непонятно, как в этом тщедушном теле могли еще теплиться человеческие чувства, и в чём вообще дух держался. Казалось, легкий порыв ветра мог унести её в страну мертвых, где, говорят, нет ни стона, ни плача, лишь отдых и покой.

Мама и сын преодолели высокий порог, ни разу не споткнувшись, и вошли в квартиру. Тяжелый дух чуть не сшиб Женьку с ног. Её утонченный нюх не мог переносить скверных запахов. От них ей было так же гадко, как от мышей и тараканов. Вобрав в себя как можно меньше этой смеси из паров стираных портков, плесени и сантехники, она, с театральной радостью проговорила:
– Теть Люб, вот, извольте, развлечение Вам.
– А вот и хорошо, вот и ладно. Давненько к нам никто не захаживал. Небось, не обидим малыша. Какой хороший мальчик! – пришепетывала тетя Люба сквозь голые десны. Улыбка старушки провалилась в ямине рта.
– А надолго ты?– спросила старушка.
– Всего на два часа. В такой собачий холод дольше и не выдержишь. Я только туда и обратно. Может быть, Вам нужно что-нибудь купить? Теть Люб, давайте денежку.
Соседка долго копошилась в какой-то требухе, которая когда-то была дамской сумочкой, и протянула мелкую купюру.
– Купи, детка, нам хлебушка. А так всё есть.

Женя знала, что у них ничего нет. И денег нет. Картина знакомая. Она взяла из старческой руки, иссохшей и черной, точно это рука мумии, бумажку. Рядом стоял Ваня, одетый как для прогулки, во все зимнее. У тети Любы квартира не отапливалась. Не было средств. Раньше её семья не знала стеснения, так как супруг Вячеслав работал в РЕСе, единственном уцелевшем предприятии городка, причем, на хорошо оплачиваемой должности. Теперь же пенсионерка осталась вместе с сыном Андреем, инвалидом от рождения, доживать век в голоде и холоде перестройки. Муж умер два года назад от прободной язвы желудка.

Это было у Жени на глазах. Еще днем, гуляя во дворе с ребёнком, она наблюдала, как приехала скорая помощь, как открылись дверцы машины, и сосед своими ногами вошел внутрь. А уже вечером та же машина привезла обратно труп. Услышав на лестничной площадке шум, Женя вышла и увидела в проёме соседской двери мертвеца, лежащего на полу коридора со связанными алюминиевой проволокой руками. Соседи говорили, что человека можно было спасти, но денег у больного не оказалось, и врачи не дали ему шанса выжить.

«Как можно! Без денег-то! Ни в коем случае нельзя. А то повадятся лечиться и спасаться все подряд бесплатно. Они только обещают заплатить. Потом… А потом, как известно, суп с котом. Что же прикажете делать? Самим нам за них платить, что ли? У нас у всех семьи, дети и единственный источник заработка – эта чёртова больница. Государству нет никакого дела ни до больных, ни до врачей. Ещё недавно всё было бесплатно, а теперь всё за деньги. Вы понима-а-а-е-е-т-е-е?! Всё-о-о-о!.. Скажите спасибо, что больницу пока не закрыли. Когда закроют, вот тогда начнется настоящий армагеддон. В данный момент мы держим ситуацию под контролем». То и дело люди слышали от врачующего персонала эти страшные в своей правде объяснения. Но успокоить они никого не могли. Безнадёга, как прикормленная ласка, жила по соседству с людьми и воровала их надежды. Смерть стала привычным делом. Она, как смерч, нападала на жилища людей и вырывала их одного за другим из ячеек жизни, заполняя все вокруг пустотами…

Тётя Люба была сильно побита судьбой. Она пережила блокадный Ленинград, сын родился инвалидом, вот теперь не стало кормильца. Эта маленькая, хрупкая, тихая и незаметная женщина в мыслях добрых людей была героиней. Злые же, особенно соседка из первой квартиры, сверхгабаритная, как Кинг Конг, остервенелая баба, которую все за глаза называли Моськой, лютовала беспрестанно. Особую её заботу составляло терроризирование «слабых мира сего», имеющих нахальство проживать с нею в одном доме, а именно, тетю Любу и Женю. А так как ни та, ни другая не могли ответить ей «по достоинству», то Моськино ненаказуемое хамство не имело предела. Если пожилой женщине доставались матюки, то молодая этим не была ограничена. Частенько в Женю летели палки и камни. В лестничной площадке оставаться с террористкой один на один было опасно, могла напасть из-за спины. Всем прочим тоже частенько перепадало. По нескольку часов в день бесноватая грызлась с соседями, домашними, прохожими, почтальоншей, электриком, сантехником, с любым, кто появлялся в поле её зрения. Во дворе, на проезжей части, в подъезде и даже в квартирах везде раздавался её ор и визг. Вот и сейчас, не успев проснуться, дом заходил ходуном, потому, что Моська уже успела спалить котлеты, о чем свидетельствовал их погребальный дым, сочащийся черным ядом во все замочные скважины, а также характерные Моськины вопли, грохот дверей и каких-то тяжестей.
– Теть Люб, а как Андрюшка?—спросила Женя для проформы, хотя прекрасно знала как. Андрей в последнее время почти не ходил, частенько делал «вливания» из пол литры, которую ему приносила матушка. Она и сама попивала, хоть и не много, но зато ежедневно. Иногда случались казусы. Пятьдесят килограммов костей не выдерживали пятидесяти граммов водки, сдобренной клофелином, и где-то в двух шагах от дома валились мешком. Тогда Женька, позвав на подмогу подростков, тащила живой труп на второй этаж. Но нынче у тёти Любы месячник трезвости. Пенсию задерживали, причём, надолго.

Женя приоткрыла дверь в зал и просунула в комнату голову. «Аромат» и холод здесь были менее чувствительны. В полумраке, при отсутствующей электроэнергии, среди скучившегося хлама она увидела Андрея. Он сидел в кресле, придавленный ватным одеялом, держал на коленях книгу и смотрел в окно. Книга лежала ненужным грузом, таким же, как весь этот хлам, что окружал его. А за окном лежал снег и погружал его в воспоминания детства, когда он еще довольно прилично ходил и, даже, зимою играл с дворовыми мальчишками в хоккей, а летом, хоть и с трудом, но ездил на велосипеде. Но самым большим удовольствием было купание в море. Родители хотя бы раз десять за сезон привозили его на евпаторийский берег. В Евпатории нежный бархатистый песок и маленькие волны. Теперь все это осталось в прошлом. И когда он думал о будущем, то его лицо молодого, тридцатилетнего человека становилось старым.