Остров серебристого дельфина

Подруга

Требовательный громогласный звонок распорол мягкую уютную тишину, как лезвие плоть. Этот допотопный, круглой формы и ничтожных размеров гремящий механизм был ввинчен в дверной косяк намертво. Казалось, его можно удалить только вместе со стеной. Стоило дотронуться до него пальцем, как вся квартира наполнялась ревом динозавра. Каждый раз при этом Женю подбрасывала вверх взорвавшаяся в груди пружина, а сердце обрывалось с сосудистой веточки и падало в похолодевший  живот. Миллион раз она клялась себе как-нибудь изловчиться и отодрать, отковырять, отпилить, этот хрестоматийный экспонат социалистического быта, но так ни разу и не попыталась перейти от слов к делу.

Звонок заело. Он гремел беспрестанно. Какой-то нахал прилепился пальцем к кнопке, как комар к темени. Обычно, так давали о себе знать либо контролеры из энергосбыта, либо попрошайки. Через глазок не разберёшь. Открывать Женя не торопилась, но не потому, что она кого-то боялась, а потому, что в проём Ваню мгновенно выдувало, точно сквозняком, в подъезд. Потом мальчонку несло во двор, а там – ищи его свищи. Поэтому, сначала маменька брала сыночка за воротник, как берут собак за поводок.  Потом медленно приоткрывала дверь, оперившуюся рваными клоками дерматина, и предупредительно подставляла к ней ногу. Так она преграждала потусторонним силам проникновение внутрь своего жилища.

Если бы можно было описать словами эти силы!.. То были исключительно женщины и дети, просящие подаяние. Своим видом они походили на узников Маутхаузена, которых Женя однажды, ещё будучи школьницей, увидела в одной страшной книжке. Впервые в жизни она пережила ужас. По этой причине кошмарный литературный труд был запрятан в самый дальний, самый темный угол. По этой же причине она опасалась открывать дверь, боялась увидеть нечто страшное. Но как и куда спрятать то, что каждый день стучит в сердце, ломится в двери, дышит в лицо и заражает вирусом безнадёги? А в это время под боком третьего тысячелетия совершенные технологии и искусственный интеллект блистают, как шапка Мономаха на вшивой мужицкой головёнке.

   Глядя через узкую щель на всех этих старых и малых, а, порой, и юных просительниц, Жене казалось, что конец света уже настал. Что все эти люди на самом деле – тени умерших, заблудившихся в поисках заветной двери, за которой – свет и освобождение. А подаяние для них – всего лишь повод. Они легко узнаваемы. Во нищенском облике смирение и кротость, как перед алтарем. Всегда повторялось одно и то же – длинный звонок и зыбкий голос: «Подайте Христа ради». В выемках глаз – глубина, некое знание не подвластное смертным.

Женя всегда делила с ними даже последнюю корку хлеба. Отдавая кусок коврижки, она надеялась взамен получить частицу тех тайных истин, которые эти зыбкие выходцы из параллельного мира разносят по домам в лихорадочных светильниках своих глаз. Они снова и снова настойчиво возвещают бесконечным звонком в дверь о том, что явились для передачи малой толики правды. Безработные, беженцы, брошенные старушки с палочками, дети умерших родителей, одинокие мамаши, беременные цыганки…

Но, однажды, звонок рявкнул так коротко, что Женя даже не успела испугаться. На лестничной площадке стоял мужчина средних лет, черный как головешка, источенная до объемов фитиля то ли огнем, то ли волнами житейских бурь. Для хозяйки его появление было столь необычным, что она долго не могла понять, чего он от неё хочет. Он говорил на ломаном русском, который походил на некий туземный. Мужчина был одет в безупречный с матовым отливом светло-серый костюм, скрывающий его худобу. Воротничок рубашки сиял белизной, а туфли были начищены до блеска. Его демонстративно светский вид говорил: «Не подумайте обо мне плохо, я не попрошайка» и совершенно сбивал Женю с толку. Этот человек держал на руках малыша такого же черного, как и он сам. Ребенок был недвижим, точно кукла. Угольки детских глаз устремляли на женщину непрерывное антрацитовое сияние. Когда Женя протянула кукольному мальчику пресный, слепленный из чего ни поподя пирожок, дитя ожило, прозрачными пальчиками впилось в черствую плоть выпечки, моргнуло и улыбнулось. Его антрацитовые глазки ожили, замигали весёлыми огоньками. Глядя, как крошечный ротик приникал к неудобоваримому мучному изделию и мило шевелился, Женино сердце в стотысячный раз с силой сжалось, выплескивая из клапанов в грудную клетку жгучий яд жалости.  Он мгновенно схватил за горло, загремел набатом в висках, защипал глаза. В очередной раз женщина дала себе слово избавиться от проклятого звонка, который каждый раз доводил ее до слёз.

Устройство продолжало греметь. «Не буду открывать.  решила Женя, – Я устала.  И вообще, меня нет…» Но звонок не унимался. «А вдруг это работники энергосбыта?» – подумала она, – Нельзя не открыть, иначе будут неприятности. Эти товарищи и мертвого из гроба поднимут». Эти люди были совсем иного рода, точно с другой планеты. У них круглые животы, распухшие от жира лица, казалось, что и мозги тоже. Только откроешь дверь, они вместо «здрасьте» тебя – обухом по голове: «Почему сразу не отзывались? Заметали следы хищения? Отвечайте!» Уж лучше впустить, да поскорей избавиться от них, от тошнотворного запаха сальных тел, раздутых утроб, вечно набитых тухнущей скоромной жратвой, лезущей гнилой дрянью из их ртов и кислой вонью сального пота из-под шапок. Женю мутило от их гнусаво-наглых фраз, воровского шнырянья масляных глазок по её жилищу и по ней самой.

   Припав одним глазом к двери, а другим глянув на сына, подкрадывающегося к двери, она ухватила его за воротник-ошейник и тронула дверь. Но уже через миг распахнула её настежь. Увиденное ошарашило. На пороге стояла Белла на шестом месяце беременности.  За руку она держала ревущую пятилетнюю дочку Леночку. На заплаканном женском лице лиловел здоровенный фингал. «Свежий», – подумала Женя. Было ясно, что случилось нечто экстраординарное. Впрочем, Белла нередко переживала разные истории, казавшиеся Жене самым обычным явлением, законно прилагающимися к подруге, которая сама по себе была «явлением», возведенным в третью степень. Она вкатилась в коридор, держась одной рукой за живот, а другой волоча за собой девочку, брызжущую слезами. Из-под детской шапочки выстрепались белые локоны – они были совершенно мокрыми от снега и слёз. Женя присмотрелась к расплывшемуся на полщеки синяку и,  сжавшись, как от боли, выдохнула со стоном вопрос.