Отец

Отец

Часы пробили полпятого, когда самолет сел...

Несколько минут я простоял в очереди уставших людей; прошел регистрацию. Оставил позади узкие коридоры, соединяющие одно помещение с другим. Забрал багаж и наконец, вырвался в общую залу, где у стоек, перевязанных красными лентами в ожидании столпились чьи-то родственники, друзья, провожатые. Они пристально следили за прибывающими пассажирами, чтобы не пропустить нужного, каждый своего человека.

Я написал письмо; предупредил: «Прилечу в этот четверг». Однако, отца я так и не увидел среди встречающих. “Обиделся. Не простил... Да и по праву!..” – подумал я.

Покидая здание аэропорта, я оглянулся в надежде и еще раз окинул взглядом тысячу сосредоточенных лиц в зоне «Прибытие». Затем, понурив голову, побрел к выходу. Автоматические двери разошлись. Я оказался на улице. Обдало пронизывающим ветром, и я поспешил в сторону остановки, чтобы скорее отыскать транспорт.

По пути, вдалеке, я увидел бескрайние поля, земли тёмно-коричневого цвета и одинокие, обветшалые, осиротевшие дома – наши, в которых все мы выросли...

“Родина!” – отозвалось гулким эхом в груди. Радость, как горячее молоко зимним вечером, разлилась по нутру. Тишина – симфония Бога, звучала в округе, наполняя душу теплом.

Лицо невольно расплылось в улыбке. Я остановился и закрыл глаза, чтобы насладиться мгновением.

***

Более часа добирался до родного села. Пробки. Нарочно попросил водителя такси остановить за квартал от дома. Надо было прогуляться – собраться с мыслями; все-таки двадцать лет не виделись. Волновался... Увидев родную изгородь, замедлил шаги и стал приглядываться. Израненное сердце, предвкушая конец мучениям, билось с скоростью хвоста дворняги, приметившей в руках хозяина праздничный обед.

Я собирался постучать, когда увидел калитку отворенной. Прошел во двор. Внутри никого не оказалось. Встав посередине, я внимательно осмотрелся. “А ведь, ничего не изменилось за двадцать лет” – теплые воспоминания промелькнули в голове. Грустно мне вдруг как-то стало; пришлось до боли прикусить челюстью, чтобы удержать слезы. Домина, казавшийся в юношестве огромным, сейчас виделся маленьким. Сарай стоял недостроенный; никогда не забуду, как летними днями мы с отцом укладывали жженый кирпич, возводя стену, а он приговаривал: “Это ведь сынок, все тебе останется... а стало быть, и твое... так сказать для тебя делается”. Мне, тогда как раз исполнилось десять… Разумеется, в этом возрасте не придал особого значения словам отца. Только сейчас, после двадцати лет отданных чужбине я познал, как дорог мне обветшалый дом, недостроенный сарай, неубранный двор, заросший порослью, разбросанные по грязи камни, чтоб не запачкать ноги, да неисправная колонка посередине. Все предметы, вещи, лежащие на участке я тотчас узнавал. Каждое из них возбуждало воспоминание, связанное с детством – с беззаботной порой.

Я не спешил. Мне не хотелось прогонять приятные, волшебные мгновения прошлого, поглотившие меня.

Вдруг я услышал тяжелый, томный звук, донесшийся из сарая.

–Ах ты!.. Царица полей! – последовало за звоном.

“Отец” – дрогнуло внутри. И чаяния, все мои воспоминания, которыми жил без пяти лет четверть века всколыхнулись во мне и зазвучали в этой фразе. В беспамятстве, я бросил сумку наземь и как угорелый, ворвался внутрь сарая. И слова не сказав, крепко обнял отца. Он стоял спиной к двери и с испугу, было, оттолкнул меня, но признав свое дитя, схватил за плечи и стал безудержно произносить: “Петр! Неужто ты?! Вернулся, вернулся-таки!.. Мой сын! Петенька!..”.

***

Когда мы обуяли внутренние чувства, а увлажнившиеся очи подсохли, мы стали пить чай.

–Ах ты!.. Царица полей! Смотри, как вымахал! – в восторге произнес отец, а затем умиленно продолжил, показывая рукой – А я ведь тебя вот таким еще помню.

–Да... – понурив голову, выдавил я. – Двадцать... Двадцать лет мне было, когда... когда... Отец, ты... – я хотел объясниться, но он прервал.

–А ты чего не изволил известить, что приедешь раньше написанного сроку? – недоумевал отец.

–Так ведь я по плану прилетел. Просто мы не рассчитали time difference... Как сказать по-русски?.. Время не учли... Это я в такси понял, когда шофер начал рассказывать про загруженность дорог по пятницам, а на моем телефоне был еще четверг – я достал гаджет и показал ему. – Вот смотри, это Америка, видишь там рано, а здесь уже вечер... Я написал в письме California time и по ним прилетел. А ты подумал по местным.

–Тьфу ты… Царица полей! Вишь что значит возраст, не шестьдесят все-таки!.. – утвердительно дернул он головой.

–П-пап, а папа? А ты чего там, в сарае делал? Тяжести какие-то поднимал... Ремонт? – осведомился я.

–Да, порази Царица полей, трубу эту!.. – махнул он рукой. – Думал, успею до твоего приезда, до завтра, значит, выкопать яму поглубже да трубу эту самую проложить, чтоб ты в арыке ноги не вымочил. Но не тут-то было… – он недовольно потряс головой. – Ум то до сих пор юн, и привычки на месте, а руки уже не те… – повертел конечностями.

И только тогда я увидел, как он постарел…

А ведь, в былые времена, отец считался в деревне человеком, одаренным от Бога силою. Однажды, заехал далеко в горы выискать причину, что остановила подачу воды в округе. Нашел и устранил неполадку. А когда возвращался, осел, на котором отправился в путь, занемог и повалился как окаянный. Отцу стало жалко животное. Так, он взгромоздил на плечи скотину и донес на себе до села. Про тот случай до сих пор легенды слагают. Первые мужики деревни завидовали его популярности. Виною всему – видная внешность отца. По черным густым усам, сходили с ума толпы баб из округи. Иной раз подмигнет девке, а та как завизжит от радости, словно поросенок иглою уколотый. Другие прячутся, сгорая от стыда – стесняются. И только на расстоянии, из-за какого-нибудь дерева, куста или изгороди тайно воздыхают по его мужественным рукам с торчащими на показ венами и по огромной, широкой, как у античных богов-громовержцев, груди. А до голоса его так и вовсе из самой церкви приходили; просили подсобить хору на воскресных богослужениях, да только отец все отказывался. «Не пристало мужчине петь» – говаривал он. А мне думалось, боялся за свою репутацию серьезного мужика – спартанца. Сейчас по моим подсчетам отцу шел семьдесят седьмой год. Я всегда знал и помнил его могучим человеком, находившимся в расцвете сил. И оттого мне было еще тяжелей лицезреть нового, до сих пор родного – обессилевшего старика. Не смотря на живость движений, я чувствовал, что силы покидают отца. Кожа сморщилась и покрылась несчетными складками, а на лице проглядывали старческие прорези – свидетельство о том, что человек когда-то смеялся. Лысина, неестественно желтая, поблескивала на голове. Тело исхудало, аж кости проглядывали. Руки тряслись. Ногти пожелтели, и казалось, потолстели до тех размеров, где их уже не подстричь без хирургического вмешательства. А беззубая челюсть стучала, ударяясь, каждый раз, когда отец силился сказать.