Открывая глаза

Глава десятая

Февраль 1861г.

- Осторожнее, - тихо выругался Пол на Арона, который взял трясущимися руками горячую тарелку с супом и неловким движением пытаясь приблизить её ко рту, опрокинул на ноги Гудвину, не успевшему отойти назад.

- Простите, простите, мистер Гудвин, я нечаянно, - слезы появились в уголках его глаз.

- Не называй меня так, я же тебе говорил! Нужно было дождаться, пока я дам ложку, - решив не придавать значения произошедшему, более спокойно сказал Пол. Он взял чистую тарелку из стоявшей на столике стопки и стал наливать в неё похлебку, так как супом это блюдо можно было назвать, только если посмотреть на него издалека. Мужчина же, не дожидаясь новой порции, начал лазить по полу, собирая кусочки смоченного в бульоне хлеба и запихивая их в рот. Его плешь, расползшаяся на полголовы, то поднималась на несколько сантиметров, то опускалась к деревянному полу, что напоминало гладкую голову кита, которая немного выходит из воды, чтобы выплеснуть из себя фонтан жидкости, и немедленно пропадает в океанских пучинах.

- Арон, ты что делаешь! – Пол аккуратно поставил горячую тарелку обратно на стол, цыкнув от боли в обожженных пальцах, потер их о свой халат и схватил больного за плечи, легко подняв его на ноги. – Даже не вздумай, слышишь! – посадив Арона на кровать, Гудвин тихо, но требовательно произнес: - Ты здесь просто лечишься! Не надо унижаться! Я тебе ещё налил супа; двойную порцию. Только никому не говори!

- Да, мистер Гудвин, никому не скажу! - получая свою тарелку, спешно проговорил он. Гудвин видел, как голоден этот человек, поэтому старался не разбавлять обед ненужными словами, отвернувшись от Арона. Устало наклонившись к валявшейся тарелке, Пол тяжело поднял её с пола и глубоко выдохнул; он не брился уже шесть дней, а не мылся ещё больше, поэтому, когда проходил мимо пациентов лечебницы, чувствовал себя не намного лучше них. Усталость большими комьями мокрой земли наваливалась на него, высыхала и давила каждый день с новой силой, приближая мужчину к полному опустошению.

- Ладно, я пошел дальше, тарелку положи у двери, потом заберу, - тихо попросил он Арона.

- Да, да! – широко улыбаясь ему, подтвердил больной. Сейчас он согласился бы даже на просьбу Пола сделать ему массаж, если бы у Гудвина отсутствовала совесть; худые руки Арона быстро зачерпывали ложкой горячую пищу, и всё его поведение говорило о безмерном счастье в эту минуту. Мужчина находился здесь уже второй год, и по всему было ясно, что в родной дом дорога ему закрыта, видимо он чем-то сильно обидел своих родных, раз они отправили сюда, ни разу его не посетив. Пол застал его уже немного не в себе, хотя он чувствовал, что этот человек прибыл сюда здоровым; в его глазах ещё отчетливо проглядывался разум, и было заметно, как он о чем-то думает, когда сидит, ни на кого не глядя, раскачиваясь на скрипящей кровати.

Арон был последним из тех, кого Пол кормил. Попытавшись как-то узнать у доктора Моррисона, какой болезнью страдает пожилой мужчина, Гудвин получил лишь невнятное бормотание о каких-то неизвестных психиатру симптомах, и единственное слово, которое он отчетливо понял, было – меланхолия. Молодой человек хотел возразить, он знал, что меланхолия – это не психическое расстройство, и что Арону, возможно, не место в больнице, но Моррисон не удосужился дослушать до конца объяснения Пола; сославшись на безумную занятость, он отложил разговор, который потом так и не состоялся. Неудовлетворенный действиями врачей, Гудвин решил, что в его смену Арон не будет получать успокаивающих таблеток, дабы не ухудшать свое здоровье. Скоро Пол сделал ещё одно открытие; потребовалось совсем не много смен, чтобы он понял, что лечебница просто-таки кишит здоровыми людьми. Относительно здоровыми, но все же, не сумасшедшими. Он узнал о жизни десятков, если не сотен людей. Отправленные гнить в это смердящее болото своими родными за склеротические грешки, старики, оступившиеся на жизненном пути мужья, убившие или пытавшиеся убить любовников своих жен, разоренные банкиры, пробовавшие наложить на себя руки, пьяницы, которые от одной зависимости перешли на другую – успокаивающие таблетки, молодые мужчины, потерявшие своих родных и не нашедшие сил справиться с утратой - за два месяца, проведенных в больнице, Пол услышал множество историй, одни из которых были интереснее и страшнее любого жизненного романа, другие – ничем не примечательные и, тем не менее, доведшие их героев до психушки. Почти сразу перед Гудвином встал нелегкий выбор: не лечить никого, кто, по его мнению, вел себя адекватно, или же лечить всех (под лечением подразумевалась ежедневная выдача порции успокоительных в большем или меньшем количестве). Как буриданов осел, Пол ломал голову, что же ему предпринять, потому что сидеть, сложа руки, он не мог и не хотел. От Боба он узнал, что депримирующие средства, которые принимали все без исключения пациенты больницы, подавляли психическую деятельность, не делая исключений между полностью умалишенными и немного депрессивными. После двух дней мытарств, в которые у практиканта не было смен, он, наконец, решил выбрать сторону, к которой в самую первую секунду размышлений на эту тему привел его разум - пытаться помочь всем, кому ещё можно помочь. Понимая бессмысленность своего решения для будущего пациентов, Пол, тем не менее, не мог отказаться от этой идеи. Пролежав всю ночь в бессонном размышлении над вопросом, что же он может предпринять, Пол сделал вывод, что самым действенным способом помощи окажется ограничение пациентов в таблетках и вообще в лекарствах. Поэтому, выйдя в очередную свою смену из палаты Арона, он выдохнул от счастья и облегчения, что всё вот уже несколько недель складывалось удачно, и в кармане его халата негромко шуршали несколько десятков белых колесиков. Пол знал, что выбросив таблетки в слив ванной комнаты, он навсегда избавится от ненужных ему улик. Санитарам он не рассказал о своем решении, а с пациентами вел себя по-разному. Те, в ком он был уверен, получали откровенный ответ об отсутствии лекарств, других – менее сговорчивых, приходилось обманывать, утверждая, что лекарства растворены в обеденных похлебках.