Открывая глаза

Часть третья Глава девятнадцатая

Весна 1861г.

- Гудвин, ты мне столько полезной информации о себе поведал! Я даже немного сожалею, что не записывал все твои слова. Из тебя выйдет отличный помощник, буду тебя держать под своим крылом, когда мы окажемся в Пенсильвании! – весело воскликнул капитан Мак Д’ауел, после коротких и нежеланных, но многочисленных ответов Пола на его вопросы. Молодой человек непременно накинулся бы на капитана, если бы не был связан. От этого ему приходилось добрую часть пути наблюдать за насмешливым взглядом своего попутчика, чувствуя, как в жилах закипает кровь при очередном вопросе капитана. А тому словно нравилось смотреть, как Гудвин выходит из себя; словно видя гневное лицо арестанта, Мак Д’ауел рождал в своей голове всё новые и новые вопросы.

- Я не нуждаюсь в этом, - зло посмотрев на своего обидчика, бросил Пол. Но капитан, точно не заметив злости в глазах сидящего напротив Гудвина, ответил:

- Зато я нуждаюсь, Гудвин! Ты же… ты будешь там едва ли не самым образованным, если не сказать больше! Служба в армии, медицинская школа. Если ты ещё помнишь хоть толику из того, чему обучался, тебе цены не будет на этой войне!

- А там, это где? Куда мы направляемся? Мы едем уже несколько часов, а вы так ничего и не сказали.

- Тебе понравится, Гудвин, тебе понравится, - растянувшись в широкой улыбке, ответил мужчина.

- А чему вы так радуетесь, капитан? – хмуро спросил Пол. – Не вы ли вчера говорили мне, что не хотите быть призванным.

- Гудвин, не огорчай меня своей тупостью, а то я в тебе разочаруюсь! Всё просто: военных, которые могли бы управлять солдатами, которые могли бы учить новобранцев быть хорошими убийцами, на Севере оказалось не так много.

- С чего вы решили?

- Не твоего ума дело! А, в общем… черт с тобой, в одном чане вариться будем. Мне наш майор рассказал на днях. По его словам, если сейчас это и не так, то вскоре придет к тому, что у тех, кто с первых дней войны покажет себя, есть все шансы высоко подняться. И не улыбайся! Не улыбайся! Я тебе ни разу не сказал, что я ангел. Я вчера всё ещё раз обдумал и принял окончательное решение. Любой на моем месте помчался бы командовать ротой молодых, нацеленных на победу зеленых парней.

- Мне смешно вспоминать, как вы ещё недавно открещивались от участия в этой войне, а сейчас…

- Гудвин, оставь свою недосказанность внукам, когда будешь им о своей жизни рассказывать!

- И вы что, уже не боитесь умереть?

- Смерть встретит нас всех, это я уж тебе точно говорю, можешь поверить. А вот получить очередное повышение, а то и дослужиться до генерала – это, знаешь ли, не так просто сделать! То есть, смертью мы все обеспечены с самого рождения. Почему бы не попробовать обеспечить себя ещё и высоким званием.

Пол ничего не ответил на самодовольные слова полицейского, который отчего-то ненадолго замолчал. Отвернувшись к окну, парень стал наблюдать за проплывающими мимо деревьями и полями. Часто сменяя друг друга, они, в конце концов, приобретали единый контур, представая перед глазами в ещё более великолепной форме. В какой-то момент Гудвин понял, что картины за окном уводят его прочь от реальности; вплетающийся в темно-зеленые мотивы  растительности солнечный свет, раз за разом ударял в глаза, ослепляя, но от этого Гудвину становилось только приятнее. Незаметно для самого себя, Пол вырвался из поезда, спешащего в Пенсильванию, в совсем другие места, где он спокойно мог размышлять обо всём произошедшем за последнее время. И ни один капитан не смог бы его оттуда достать, даже Мак Д’ауел, продолживший о чем-то монотонно трещать. Его слова просто тонули в потоке мыслей, которые заполнили Гудвина, с каждой минутой всё наплывавшие, от которых он не хотел избавляться, доколе не поймет, не найдет все ответы на блуждавшие в его голове неопределенности.

Мысли Пола стали кружить вокруг их дома, где, возможно, сейчас был отец. Заключенный стал вспоминать события. Согласившись со вторым вариантом капитана, Гудвин надеялся, что сможет хотя бы на минуту попасть домой, ему было жизненно необходимо увидеть отца, побывать там, где всё так печально закончилось. Но капитан лишь улыбнулся просьбе мужчины, кажись, навсегда дав возненавидеть своё лицо в это мгновение. Сколько тот не вырывался, как не кричал потом, в камере, его никто не слышал и никто не подходил. Он не спал всю ночь, в надежде, что услышит голос своего родственника, который пришел в себя, прочитал записку, и теперь просит дежурного полицейского, чтобы тот дал ему повидаться с сыном. Последние надежды на появление в полиции отца исчезли утром, когда за Полом пришли, грубо вытолкали наружу и отвели на улицу, посадив в коляску, направившуюся к вокзалу. Он сломал себе все глаза, рассматривая людей вокруг отделения полиции, и всю дорогу вглядываясь в прохожих, в поисках папы. Даже когда его вывели из повозки, мужчина обреченно оглядывался по сторонам, хотя понимал, что на вокзале Митта он не найдет. Вагон, в который посадили заключенного, был далеко не первого класса, запылившиеся кресла оставались неухоженными много дней, а окна казались насколько грязными, что пока Гудвин их не протер, он не смог увидеть стоящих на платформе людей. Перед самым отправлением в купе появился мужчина, тот самый полицейский, которого Пол уже собирался навсегда забыть. Ехидно улыбаясь, попутчик, наконец, представился, сказав Гудвину, что зашел просто, чтобы удивить его своим присутствием; но он так и не ушел, просидев с Полом всё время пути. С самого начала поездки на молодого человека посыпались бесчисленные вопросы о его жизни, его навыках и знаниях в военном деле. Не имея возможности отвязаться от быстро надоевшего полицейского, Гудвин отвечал на вопросы коротко и сухо, ожидая спокойной минуты, чтобы подумать. И сейчас Пола терзали и мучили тревожные мысли, в которых отец становился без вести пропавшим или сошедшим с ума. Он пытался уверить себя в том, что письмо, отданное им толстому полисмену, было передано на телеграф, и Ханна успеет приехать в город до того, как что-либо произойдет с Миттом. Её первая весточка прибыла в Нью-Йорк через одиннадцать дней после отправки, как гласила дата, поставленная Ханной после написанных слов об удачном приезде в Мичиган. «Одиннадцать дней», - думал Гудвин. – «Это ужасно много. Плюс два дня добираться до Нью-Йорка. Ханна приедет просто в никуда…» И он начинал злиться на самого себя за то, что не попытался сбежать, за то, что открыл дверь полиции, за то, что позволил отцу напасть на него. Сейчас он находил верное решение в той ссоре с отцом, понимая, что нужно было просто не начинать заводить ненужный спор, зная, как отец реагирует на подобные разговоры. Пускай бы он оказался в глазах старика низким, ни на что негодным отпрыском, пусть бы Митт вытер о Пола свои ноги, скорбя о глупостях сына и возвышаясь в своей непогрешимости, но ему нужно было просто промолчать, не заходить в дебри помутневшего отцовского сознания, откуда сам Митт не знает выхода, тогда бы ничего не случилось. Гудвин корил себя за то, что это решение пришло в голову ему слишком поздно, когда уже ничего невозможно было поменять. «Или же всё было предрешено, и винить себя бессмысленно» - мелькнуло в сознании Гудвина. Мужчина напрягся. С того момента, как к нему пришли полисмены, он подозревал, что произошедшее не превратность судьбы, а чьё-то злое намерение. Не мог он поверить, что полиция через столько месяцев заинтересуется беднягой журналистом, а уж тем более сможет раскрыть это дело. «Кто знал об этом, кому это нужно?» - отчаянно крутились вопросы в голове Пола. Возникли несколько вариантов, которые мужчина стал разбирать на мелкие детали. «Сколько человек могли знать о той злополучной ночи? Очень немногие… Может быть Новак. Он уложил журналиста в могилу, как рассказывала Ханна, но откуда ему знать, кто его выкопал... Придумать басню, что это сделал отец, чтобы ему отомстить, но нет. Полиции нужен был я. Именно я, полностью и абсолютно я, был нужен полицейским. Значит, мстили мне! Мстили или просто убирали с дороги? Кто знал ещё? Грегг? Зачем ему это делать? Возможно, он разозлился на меня после нашего последнего разговора, а узнав о результатах экзаменов, решил показать, но что?.. Что в жизни мы не всегда вольны делать выбор? Бред, он бы элементарно не решился пойти в полицию, раскрыв там и себя с потрохами».