Отступники

Отступники

Отступники

Солнце уже скатилось с небосклона, слегка зацепившись за вершины далеких гор. Земля, спекшаяся от дневного жара, медленно остывала, отдавая тепло, шальной ветерок будоражил быстро стынущий воздух. И уже закричали фазаны, завыли где-то далеко шакалы, готовясь выйти на ночной промысел. Прошло, недовольно помыкивая, стадо коров. И несколько коровьих лепешек глухо плюхнулось в пыль. Никто не бросился их подбирать, хотя в другое время дети, наперегонки мчались к добыче, - сухой кизяк шел на растопку, потому что, покрывая звуки пробуждающейся природы, громко прозвучал голос:

-От Советского Информбюро…

Голос этот вернул к действительности, прогнал легкую усталость с дремой, в которую погружаешься после тяжелого, жаркого трудового дня, напомнил о том важном и трудном, чем живет страна. И потянулись к столбу с репродуктором люди, пропыленные и почерневшие от работы на полях и винограднике. Все спешили услышать весточку с фронта, куда ушли мужья, отцы и братья, и откуда так редко приходили помятые треугольники…

Все столпились возле репродуктора, задрав головы, что-то понимая, а что и не понимая из чеканной речи диктора, который перечислял оставленные города, количество подбитых танков, сбитых самолетов, взятые трофеи. То, что не понимали, переводил высокий мужчина с зашитым рукавом гимнастерки, - Бабахан, бригадир трактористов, два месяца назад вернувшийся домой – после ранения демобилизован вчистую.

Но когда из домика сельсовета показались председатель и уполномоченный райкома товарищ Сапаров, Арслан-дяли – дурачок и юродивый, худой и изможденный, - потеряв интерес к сводке, воззрился на чудо – уполномоченный был в новеньком костюме с «отливом». Он выменял его на барахолке в Ашхабаде у эвакуированных, когда ездил в столицу на совещание. Костюм этот ни как не вязался с поношенными вещами колхозников, с потрепанной рубахой и балаками (домоткаными штанами) председателя. На ногах у Сапарова были сапоги. Штиблеты одевать он не рискнул – в поездках по району любая обувь, кроме сапог превращалась в рванье. И весь его облик – сытый, самодовольный – никак не подходил для выступления перед полуголодными, усталыми и недовольными последними событиями на фронте людьми. Поэтому начало его речи о новом налоге сразу вызвало негодующие выкрики:

-Не будем больше кормить ваших начальников! Хватит! Сколько можно?!

Люди, только что обсуждавшие вечернюю сводку, зашумели, заволновались, выплескивая горечь и досаду на уполномоченного райисполкома. А он стоял на возвышении и немного смущенно улыбался. Улыбался и председатель сельсовета. Он знал своих односельчан: пошумят и успокоятся, и сдадут продналог в полном объеме. Хотя, свинство, конечно, требовать новый налог, когда колхоз выполнил все обязательства перед страной на сто пятьдесят процентов. И это, не считая сдачи драгоценностей, денег, одежды и продуктов в фонд обороны. И трех «красных» обозов, отправленных в город для рабочих оборонных заводов.

Уполномоченный с досадой думал о том, что зря взял с собой корреспондента центральной газеты – хотел похвастаться уровнем сознательности населения в районе. Вот и похвастался! Впрочем, газета, конечно, распишет все, как надо, но все-таки обидно. Но кто виноват, что часть овец, отданных в фонд обороны, попали по распоряжению секретаря райкома на мясокомбинат, а оттуда мясо отправили в закрытые распределители. Кто-то из работников мясокомбината разнес эту весть по городу. Достиг слух и отдаленных районов. Найти бы гада и осудить за контрреволюцию по законам военного времени! Теперь недостачу решили покрыть за счет населения! Плохо все это пахнет…

-Обещаю! – крикнул он в бушующее море недовольства. – Что ни один грамм не попадет в городские учреждения! Все будет отправлено на нужды армии!

-Стыдитесь, женщины! – вступил председатель сельсовета. – Миллионы наших братьев проливают кровь на фронте, а вы!

-А ты нас не стыди! – закричала из толпы молодая женщина в платке – лучшая доярка совхоза, Биби. – Мы и так отдаем все для фронта. Каждый день сдаем почти пять центнеров молока – а куда они идут? Уж не в столовую ли для начальников? У меня трое детей – они молока не видят… А ваши барышни городские молоком и маслом обжираются! То-то и ходят такие белые да важные…

-Придержи язык, женщина! – прикрикнул уполномоченный. – Не одни вы служите родине! У каждого свой пост, своя работа, каждый служит стране и партии, как может! Если надо – жизни отдадим!

-Жизнь отдам, а на фронт не поеду! – съязвил сторож правления Курбанназар – дремучий старик с седой бородой: трое сыновей и пятеро внуков на фронте. На двоих внуков уже пришли похоронки. Старики, стоявшие подле него, под сенью чинары, дружно закивали головами.– Видно было, уважаемый, как ты родине да партии служишь еще в тридцать втором! Не ты ли хотел из партии выйти? Мол, образования не хватает, опыта! А сам басмачей испугался, - боялся, что они тебя за ноги как барана подвесят и поджаривать станут…

Уполномоченный даже дар речи потерял. Прошлое встало перед ним, маяча отблесками ночных пожаров, вспышками выстрелов, топотом и гиканьем всадников. Тогда он стоял перед партсобранием, желая выйти из партии и укрыться от кипевшей вокруг жизни. Теперь стоял перед колхозниками и бесшумно хватал ртом воздух. Как не скрывал он давнюю историю, а она все равно всплыла! И вот теперь хохочут женщины да подростки, пальцами показывают!

-Курбанназар-ага! – грозно прикрикнул председатель. – Думай, что говоришь! Зачем клевещешь на честного человека, да еще уполномоченного партией! Он ведь уполномочен самим товарищем Сталиным!

-Вах, Аннамеред-джан! – насмешливо откликнулся Курбанназар. – Я и не знал, что наш уполномоченный с самим товарищем Сталиным в родстве! – И собрание снова разразилось хохотом. Все знали, что уполномоченный райкома – товарищ Сапаров нашел себе тепленькое местечко по рекомендации родственника – председателя райпотребсоюза Аннаораза Сапарова. В райкоме и паек есть и «бронь» от мобилизации. А ездить по районам и чесать языком на собрании, куда полезней для здоровья, чем месить грязь в окопах.