Оттенки

Первая

В комнате были двое.

«Непременно фиолетовое!» — воскликнула девушка, обращаясь к стене и даже не глядя на юношу, сидящего напротив неё. В его взгляде промелькнуло недовольство, синие прожилки пышно ветвились на промежутке от носа до лба.

Она часто так делала. Вскрикивала в тишине неясные вещи, иногда это его очень сильно раздражало.

«Нет, не чёрное: чёрный — явно не цвет смерти, у него нет тех оттенков, чарующих оттенков глубокого фиолетового, словно бы он заглатывает тебя, поглощает всю без остатка.

Ты плещешься в этом потоке познания, открывая для себя новые стороны и оттенки, в воде произрастает неизречённое блаженство цвета соцветия чертополоха, и ты, как ностальгическая роза, стремительно приближаешься к нему — и что это? Мираж? Вокруг пахнет лавандой. Витает в воздухе сумеречный пурпур, словно манна.

Вот она, эта фиолетовая свобода в цвете потёртых до дыр джинсов, что нередко подводили к ногам болезненное падение до крови, вместо ушибов и грязи, в магии игристого винограда, не уличить во лжи этот вкус и сияние на солнце, дайте мне ещё глотнуть микроскопическую дозу пурпурного зелья — и я полностью растворюсь, не буду распространяться столь ценными знаниями на какого-то придурка».

Юноша усмехнулся — вот всегда она так, — а она продолжала:

— Так почему же смерть в чёрном? Люди сами представляют её в чёрном, непременно с косой, они не хотят видеть её лица, для них оно уродливо, потому что смерть — крах надежд, конец всего.

Она нагар на свечке.

Она надрывные рыдания.

Она нарушение границы, нарушение покоя.

Она страдание немотой.

И как тогда она может быть красива? А конец очень красив, это вовсе не это: туннели, свет, лоскут земли более несущественен, освобождение от всего.

Смерть не обещает золотых гор, свобода от материального делает тебя счастливой, и ты прекрасна в этот миг. Ты мирно закрываешь очи и больше не дышишь — надышалась.

Там тебя могут видеть испускающей потоки пены, ниспадающие с губ, словно лавина незримого. Ты дёргаешься, словно борешься с невидимыми демонами, но ты не борешься: вы заодно, давно уже заодно.

А лица у смерти, скорее всего, нет — это очередная проекция. Любая религия на этом и основана: когда скопление людей во что-то верит, то это существует. И любые «доказательства» — доказательства только их религии и ничьей больше.

Они слепы.

Они не видят, что жизнь — это помойная яма, и все мы плаваем в ней, барахтаемся, перебирая лапками в общем зловонии, они думают... Как там в этой сказке про лягушку? Если очень долго барахтаться, то что-нибудь получится.

Бред.

Меня непременно похоронят в лоскутном фиолетовом. Я должна встретить начало красиво, мертвенно-бледная, с впавшими щеками, я пойду навстречу тому, что снимет с меня оковы, вытащит из виселицы жизни, и я обязательно взлечу, взлечу, как птенец летит первый раз в небо: сначала неуклюже, не зная, как управлять этой неведомой до этого момента силой, но я смогу оторваться.

Гравитация — мелкая сошка, когда на поле выходят метаморфозы тела. Будет играть похоронный марш; нет слов, чтобы описать неизъяснимое волнение, теснящееся в клетке души при первых звуках его. Всё моё бытие протекает именно в нём, в ожидании начала.

Не свадьбы нужно украшать — они и так украшены толпой идиотов