Оттенок второй - тёмно-красный мак

Оттенок второй - тёмно-красный мак

Петровичу снился жуткий сон – словно его затягивает в омут странное существо с кистями на концах щупалец, при этом в водовороте перед Петровичем проносятся бутылки с водкой, но поймать он не может ни одну. С диким криком Петрович проснулся, и, тяжело дыша, вытер липкий и холодный пот со лба.
- Приснится же такое, - пробормотал он, и отправился одеваться, чтобы пойти на работу, но сначала заскочить в рыгаловку  «Три дохлых кабанчика» и пропустить первую за день соточку. Его иссушенное нутро рисовало в  воображении картины запотевшей бутылки водки, и Петрович сглотнул, но тут раздался мерзкий звук, идентифицированный Петровичем, как мобильник.
- Да?
- Петрович, ты там как? – Раздался в трубке голос старшего техника, которую Петрович не переносил. Эта чертова баба никогда не давала ему расслабиться, а лишь гоняла по заявкам день-деньской.
- В порядке, Анна Сергеевна, в полном порядке.
- Это замечательно, Петрович, ибо тебе тут наряд лежит в Академию Художеств, - в трубке шуршануло бумагой, - адрес такой-то, что-то случилось в туалете второго этажа. Ты уж поторопись, сам знаешь, какие эти художники натуры тонкие. Если что – обращайся к Самсону Далилову.
- Да уж, знаю, - Петрович дошел до рыгаловки, пропустил первый стаканчик. Его организм запел и воспрял, Петрович улыбнулся и неспешно попылил к мазилкам, как он часто называл художников.
У двери Академии его встретил тощий высокий юнец, с шелковым расписным шарфом на тонкой шейке,  от которого прямо-таки шмонило "голубятинкой". Петрович передернулся изнутри:
- Товарищ Далилов?
- Даааа, - протянуло создание, надушенное, как показал нюх Петровича, «Шанелью номер 5». Петрович в сердцах сплюнул в урну, - у наааас на втором этаажееее забилось оборудование для оправления естественных нужд.
- Да понял уже, – нелюбезно буркнул Петрович, - показывайте.

Существо хмыкнуло и отвело Петровича в туалетную комнату, откуда просто дико воняло.
- Ерш твою в кочерыжку, - протянул Петрович. Хоть и был он человеком грубоватым, но материться не любил, поскольку считал, что это портит его карму, а карма – она же такая сволочь бессердечная, и плюнуть в ответ может. Раскрыв свой чемоданчик, он растерянно почесал в затылке, думая, что же ему может пригодиться.
- Нуууу я Вас остааавлю, - проблеял мальчик, и поправив шарфик, ушел в соседнюю с туалетом комнату, где уставился на мольберт, на котором стояла неоконченная картина, которую Самсон решил назвать «Тёмно-красный мак». Он любовался единственным цветком, который успел нарисовать за двенадцать часов, и негодовал из-за того, что его уединение нарушил приход сантехника.
Петрович же в это время ковырялся сантехническим тросиком в унитазе.
- Кочерыжкина мать в перекиси водорода, - бурчал он, - интеллигентные. Возвышенные натуры, а срут, пардон, как лошади после уборочной на поле.
Сзади зашуршало – пришло надушенное существо, вонять в туалете стало сильнее, и прямо скажем – «Шанель» запах какашек не перебивала вообще.
- Ах, уважаемый, скоро ли Вы закончите?
- Я только начал, - кинул в ответ Петрович.
- Ну как же так… - Сокрушалось существо, томно поправляя шарфик и распространяя аромат духов, - и наверняка же, высшего образования у Вас нет, - размышляло оно, - а то бы не стояли Вы тут и не ковырялись бы в экскрементах, как даже не знаю, кто… - Петрович начал злиться и заворочал тросиком еще сильнее. Унитаз издал скорбный вздох и булькнув остатками биомассы, заурчал, вбирая в себя неаппетитную массу.
- И чем же Вы заняты, милый юноша? – поинтересовался Петрович.
- Ах, ну я Вам покажу, хотя вряд ли Вы что-нибудь поймете… - Парень засеменил в аудиторию, и с гордостью показал свой мольберт. Петровичу хватило одного взгляда:
- О, прэлестно, прэлестно, юноша. Самсон, если не забыл. Смотрю, Вы увлекаетесь творчеством Моне?
- С чего Вы взяли? – Переполошился Самсон и принялся лихорадочно вглядываться в свою картину.
- А вот мазки, и вот. Очень узнаваемы, знаете ли, нами, людьми без высшего образования. – Любил Петрович перед сном почитать монографии великих художников, так как сам рисовать не умел. Больше всего ему нравился Клод Моне.
- Ничего тут похожего нет, и вообще – идите, вошкайтесь с ключами и дальше, и не суйтесь в высшие материи!
- Ах так? Ах ты ж, анчуткин сын! – Взвился Петрович. Он ухватил юнца за голову и припечатал того к картине, а когда парень отлепился, то по его лицу плавно стекал тёмно-красный мак. А Петрович с чувством гордости за весь рабочий люд, уходил в «Трёх дохлых кабанчиков», чтобы там напиться, и, придя домой, снова рассматривать монографию о Моне…