Ознакомительный Фрагмент

Ознакомительный Фрагмент

***

Не торопясь, но и особо не укорачивая шага, в сторону выхода из лондонского спортивного зала шел человек. Каждый из посетителей, имей он желание и реши потратить на то полминуты, мог бы подметить в нем странное сочетание штирлицовских шагов, улыбки подавшегося в бега актера и одновременно с этим сжатые кулаки может быть моряка, а может – литейщика. Временами шагавший останавливался у интегрированных в стены и доходивших до потолка зеркал, любуясь очертанием мускулов, вырисовывавшемся из-под потемневшей от пота футболки, стоило ему лишь слегка повернуться. Его походка, это положение верхней части тела, лишь самую малость поданного вперед, с плечами, по временам делавшими микро-микро ужимки, какие вырисуются перед читателем, если он представит перед собой цыгана, энергично наступающего на него в танце под «балу-балу-балай» с кинжалом во рту, делающая этого человека, в дополнение к его превосходной фигуре еще более широким, мужественным и подавляющим излишне быстрое биение сердца, могла бы быть передана нами, если в угоду натуры описываемого мы исковеркаем слово «окрыленная», превратив его в «бесокрылая». Да, он шел по залу именно бесокрылой походкой. И поверьте мне на слово, он был чертовски доволен собой.

Как говорилось пару предложений назад, он был в превосходной физической форме, достойной, по скромному нашему мнению, руки самого Антонио Кановы, однако читатель, уже без сомнения в высшей степени заинтригованный данным субъектом, наверняка хочет, чтобы мы как можно скорее дали ему наиболее точно представление об описываемом нами индивидууме. Что ж, покуда этот самый описываемый индивид вновь так удачно остановился у отсвечивающего от лампы зеркала и глядя на собственное отражение отдался воспоминаниям об охоте на гиппопотама, по окончании которой он вот точно также стоял по центру африканской хибары у пыльного зеркала, с головы до ног перепачканный почерневшей кровью, и любовался собой, дадим его.

На вид ему было тридцать/тридцать два, хотя на деле он был чуть старше. У него было подвижное, словно бы вечно прибывающее в движении лицо, которое, по-хорошему, зная его-то любовь к повседневным кривляньям, импровизационным и не только сценкам, должно было бы уже давно растерять молодость, приобретя пучок-другой морщин, однако нет, ничуть не бывало. Вместо этого его лицо было все таким же свежим и молодым. Как любил говорить он сам, тому способствовало правильное питание. Раз уж нами уже затронуто лицо, то, по-хорошему, надо бы дать более точное описание внешности, однако мы прекрасно представляем себе, насколько пресыщен и возможно даже утомлен читатель всеми этими встречающимися повсеместно "усы", "глаза", "волосы", "тонкий изгиб губы" и тому подобным. Потому, вместо привычного описания, обычно растягиваемого нерадивыми авторами на 3/4 предложения (а то и на 5), мы постараемся дать максимально точную и корректную картину, полностью передающую читателю его внешность и при этом оставляющую за скобками все это скопище избитых визуальных клише. Как нам представляется, подобное описание польстит не только читателю, но и описываемому, да и поверьте – столь нестандартного, столь занимающего вашу мысль человека, по-хорошему, только так и надо бы представлять! Вы взволнованы? Вы заинтригованы? Что ж, довольно томить и мариновать, вот он весь перед вами всего в одном предложении:

Он был настолько точно похож и при этом настолько же не похож на одного из актеров шоу «Импровизация», как похож и одновременно с тем не похож персонаж, сыгранный Владимиром Дворжецким в фильме «Земля Санникова» на Теона Грейджоя, исполненного Алфи Алленом в одном небезызвестном сериале. Какого, а? Согласитесь, вы уже его видите. Вы видите эти болотного цвета глаза, словно бы перед вами брошенный в воду лист мяты, подсвеченный изнутри серебряной лампочкой; видите эти черные волосы, в повседневности зализанные назад, а сейчас, после изнурительной тренировки, взъерошенные, как кофейня пена, подступающая к краям турки, еще не переливающаяся, но уже шипящая, кусающая их; вам видны утомленные, но не утратившие силы руки, пресс, угадываемый под футболкой, описанная выше походка, от которой на вас словно бы надвигается тень, отбрасываемая объятым пламенем лесом, а в ваших ушах уже стоит визг восхищения, готовый сорваться с полуоткрытых губ как прекрасных богинь, так и педовок. Вы слышите их томное: «А-А-Арс...». При этом актер из «Импровизации» – это скорее Ильин, тогда как описываемый нами – Грейджой. Он моложе, выражение лица его скобрезнее, злее. Он нахал, это читается в каждом движении бровей. Таков был он с виду. А что внутри? Что рассказчику, а как следует из того – и вам, о нем известно?

Признаться, по правде – информации мало. За свою жизнь он успел сменить не один десяток имен, за которыми прятался, как гадюка прячется в ворохе листьев. Кем он только не был! И британцем с ужасным ирландским акцентом, и немцем из высокогорной деревни в Австрии, и болгаром с излишне чистым лицом, и доминиканцем и даже успел побывать летчиком в Азербайджане. В лучших традициях романов-воспитаний, которые еще будут помянуты ниже, его внешний вид вполне соответствовал естеству. Он был стоик по жизни, хитер, как лиса, крепок, как сталь, в своих убеждениях, имел чувство юмора пяти народов, ужасную историю, лежащую саваном на его детстве, умел держать себя в руках на людях, дважды в день чистил зубы. Он был опрятен всегда и не бывал одет с иголочки только в том случае, если к тому не принуждали обстоятельства. Вместе с тем он обладал еще несколькими особенностями.

Он принадлежал к тому виду людей, которые прежде, чем взять в руки книгу, ведомые живущем в них желанием скрыть свою суть, обязательно моют руки. Они мылят пальцы, затем тщательно протирают обе ладони и, бережно взяв белостраничное чудо, кладут его перед собой, точно икону или младенца, за весь процесс чтения стремясь лишний раз не касаться страницы пальцами. И каждый раз, несмотря на все их старание и усилия, по прочтении страницы книги приобретают зловещий оттенок халвы, ибо какая-то другая, незримая глазу чернота снисходит с рук их. Возможно вы встречали таких людей. Они очень сильно любят июль, но не за неожиданный дождь, выпадающий на землю крупными быстрыми каплями, удваивающими шум ветвей пирамидального тополя, но за жару, от которой земля трескается, как обветренные губы, однако и этой жары им все равно недостаточно. Они точно бы ждут суховея, который пришел с той стороны улицы, где горит здание и принес с собой треск лопающейся на его голове черепицы. В его болотном взгляде, за зримой холодностью всегда скрывалось также нечто неуловимое, нечто, что можно прочесть лишь в глазах юноши, в первые две недели после его первого расставания, когда он месяц витал в облаках и мысленно называл ее матерью своих деток (да, у мужчин есть возраст, когда они размышляют об этом даже раньше, чем женщины), а она просто выбирала из пяти/десяти ни че таких. Эта ненависть, эта собачья злоба, обычно выливающаяся в покупку абонемента в спортивную секцию, жила в его глазах перманентно, никогда не покидая границы радужки.