Памятная ночь за потоком Кедрон.

Часть 3.

13. Беглец.
А что же пленные сторожа, которых упустил бедолага Малх? Подхваченные в третий раз прозвучавшей нотой ФА, они летели и катились, вперемешку с ветками и корнями выдранных из земли деревьев. Рвалась в клочья одежда, лица, которые они, может, и пытались прикрыть руками, были в кровь исцарапаны, веревки, которыми они были связаны, полопались от натуги, не забыв при этом глубоко до крови, до растяжения сухожилий, въесться в кожу.
Петр не заметил, куда делся Андрей, да он особо и не следил. Когда все закончилось, с проткнутым острой, как игла, здоровенной щепкой бедром, он долго полз к мосту через Кедрон и всю дорогу проклинал себя, и брата, и Заклинателя.
- Сколько времени, сколько сил, сколько денег, - бормотал он и стонал, то ли от боли, то ли от бессильной злобы: - Спали под открытым небом, не мылись месяцами, жрали что попало... В Экроне били, в Михмесе били... Уговаривали, дурили этих остолопов. Столько денег, столько сил... Все впустую, все прахом... Дурак, дурак...
Уже у самого моста он услышал настигающие его сзади голоса и залег в кустах. Со злорадной ухмылкой он проводил взглядом связанного Заклинателя, которого то ли провели, то ли проволокли мимо имперские солдаты.
- Так и надо, - прошептал Петр: - Так тебе и надо.
Чуть позже, когда он уже собирался покинуть свое укрытие, к мосту прошли еще двое. В одном из них он узнал предводителя имперцев.
- Что ж это получается, - забормотал Петр себе под нос: - Там же уже никого не осталось. Или нет - этот, бородатый, еще там. И деньги ТАМ...
Глаза его заблестели.
- Да, там. Темно, не могли они так быстро все подобрать. Там же тысячи. Тысячи!...
 - А даже если и не все ушли, - он пошарил в сапоге и вытащил из потайного кармана, который так и не смогли обнаружить обыскивавшие его солдаты, длинный и тонкий нож .
- Имею право! - выкрикнул он плаксивым голосом: - Столько дней... Как дурак... Чуть глаз не выбили в Бат-Цуре...
Петр попытался встать на ноги, но одна из них подвернулась, и он всем весом рухнул на раненое бедро. От боли у него закружилась голова, его стошнило, и он закричал долго и протяжно, будто надеясь, что крик принесет ему облегчение. Но нет, боль наоборот, пульсируя, все разрасталась. Беря свое начало в раненом бедре, она, минуя иные органы, впивалась напрямую в мозг, все больше погружая его в омут, называемый беспамятством. Силы на сопротивление у Петра уже не оставалось, и он мог лишь, завывать от боли, чувствуя, как его затягивает черная трясина безсознания.

  14. Второй сон Петра.
Снились ли ему в этом состоянии сны? Врядли. Так - сполохи образов, обрывки диалогов, детали, подчас совсем никчемные... И всюду, между ними, а то и вереницей, шли, как на сатанинском вертепе, личины - одна, уродливее другой…
Отец его, простой рыбак из забытой Богом деревушки, расположенной у северной оконечности Внутреннего моря и не имевшей даже собственного названия, всю жизнь боялся людей, облеченных, хоть толикой власти. Боялся до дрожи в голосе, до судорог в коленках. Наверное, еще и поэтому, кроме естественного желания вывести младшего сына в люди, он так страстно мечтал увидеть его судебным чиновником или, на худой конец, сборщиком податей.
Постепенно, мечта переросла в веру, столь сильную, что и соседи, и просто знакомые, заразились ею - поверили, что станет брат Петра, тогда еще сопливого юнца по имени Кифа, государственным человеком.
Андрей еще и полугода не пробыл в Гергесине, куда, потратив все свои сбережения, отправил его отец на учебу в тамошнем лицее, а стали все называть Кифу братом будущего мытаря и уважительно здороваться при встрече.
Кифа лишь пожимал плечами, да посмеивался. Отец же ходил гордый, с высоко поднятой головой.
Вот она-то, гордыня эта, как в последствии думалось Петру, и прогневила богов. На их семью вдруг, одно за другим, посыпались несчастья.
Вначале, от ветряной чумы умерла мать. Следом, и месяца не прошло, утонул отец, захваченный во время рыбной ловли внезапно налетевшей бурей. В довершение ко всему, наместник в северной провинции, итуреец Диор, по прозвищу Худой Нос, поднял мятеж, и в закрутившейся мясорубке гражданской войны, четырнадцатилетний Кифа утратил всякую связь со своим братом.
Наступили лихие времена. Безымянной рыбацкой деревушкой владели все, кому не лень. То их захватили мятежники и обложили данью, втрое превышавшей довоенные подати. То мятежников прогнали правительственные войска и устроили показательную казнь тех, кто, по их мнению, оказывал бунтовщикам поддержку. Реквизировав все остатки того, что не успели забрать мятежники, отряд двинулся дальше на север, да там и сгинул.
Воспользовавшись полосой временного безвластия, деревушку тут же оккупировала банда головорезов, во главе которой стоял легендарный атаман Гром. Эти не собирали дань и не производили реквизиций, а попросту брали все, что и когда им вздумается.
На беду местных рыбаков, Грому так здесь понравилось, что он сделал эту деревушку своей базой, где он со своими бандитами отдыхал после очередного налета на обоз с продовольствием или другие, такие же беззащитные, рыбацкие поселки. Закон для жителей деревни отныне был прост - кто сильнее, тот и прав, поэтому те, кто не состоял в банде, могли чувствовать себя в безопасности лишь в те дни, когда Гром уводил свою ватагу на очередной промысел.
А война все не утихала. Успех переходил от мятежников к правительству, и обратно, но ни одна из сторон никак не могла достичь решающего успеха. Цены поднялись до заоблачных высот, сборы налогов все больше напоминали налеты разбойничьих шаек, вроде того же Грома. Кроме того, правительство, и повстанцы начали проводить рекрутские наборы, лишая семьи последних кормильцев. Народ нищал и все больше зверел. Теперь достаточно было малой искры, чтобы вспыхнул новый, теперь уже всенародный мятеж, который бы погрузил всю страну в пучину анархии.
В конце-концов Империя таки отреагировала. Для усмирения тонущей в собственной крови провинции был выслан экспедиционный корпус, и, готовая разгореться с новой силой, гражданская война, стала затихать.
Один из имперских отрядов как-то ночью нагрянул в деревню Кифы и накрыл там, разом, почти всю банду Грома. Правда два его сына, да с ними еще человек пять, выскользнули из захлопнувшегося капкана, но основная масса головорезов была перебита или взята в плен. Наутро Грома и с ним еще три десятка бандитов, по имперскому обычаю, распяли на крестах прямо в центре деревни, после чего, командир отряда, перекрикивая хриплым голосом их вопли и мольбы о легкой смерти, зачитал указ о переходе всех северных провинций под прямое имперское правление. Народу полагалось заниматься своими делами и не лезть в политику. А кто не послушается, кто будет бунтовать или с разбойниками якшаться... Наглядный пример был весьма красноречив.
Вечером, добив тех распятых, кто еще оставался жив, имперцы ушли, а утром следующего дня в деревне объявился Андрей.
Исхудавший, в каких-то лохмотьях, он выглядел босяком даже по сравнению с Агафаром - официальным местным нищим. Андрей пришел не один, а с человеком, который выведен в данном повествовании, как Заклинатель.
Как поведал брату Андрей, лицей, в котором он учился, сгорел еще во время 1-ой Гергесинской осады, и с той поры, он только и занимался тем, что пытался не сдохнуть с голоду. Вначале пристал к бродячему цирку, потом его мобилизовали, и он полтора месяца служил кавалеристом во 2-ом эскадроне армии маршала Лагиза, пока их не разгромили наголову у Каргапольских предгорий. Пленного, его отправили на каторгу на солевые копи, бежав откуда, Андрей стал беглым каторжником...
Последние пару месяцев назад он пристал к группе сектантов-ревизионистов. Там-то Андрей и познакомился с Заклинателем - молодым, но уже практикующим чародеем. И вот, совсем недавно, Заклинатель, с которым Андрей, можно сказать, сдружился за время их странствий, предложил ему поучаствовать в одном весьма прибыльном предприятии.
Дело в том, что 8 веков назад здешним краем правил король-чародей Золо. Незадолго до смерти, он спрятал некий клад, который так никто и не смог найти, и про который до сих пор ходят легенды.
Никаких указаний, где же находятся спрятанные сокровища, Золо не оставил. Только загадочную фразу в духовном завещании: «В семени моем вопрошайте». Многие мудрецы бились над загадкой, силясь проникнуть в тайну клада, но только Заклинателю удалось ее разгадать.
Оказывается, Золо скрыл план, на котором было указано местонахождение плана в памяти своих сыновей и дочерей, которых имел преизрядное количество.
Не было секретного чертежа, не нужно было перелистывать старинные пергаменты в поисках туманных намеков, а всего-то и надо было: разыскать потомка короля-чародея и, после определенного ритуала, спросить его о месте, где спрятан клад. Все. И потомок, кем бы он ни был, хочет он этого или нет, заговорит с вопрошающим на древнем языке и расскажет, где же схоронил свои сказочные сокровища король Золо.
Если бы можно было найти прямого наследника, хватило бы и его одного. Но теперь, спустя 8 столетий, их нужно было не менее дюжины. Кстати, как оказалось, Андрей, а следовательно и Кифа, были потомками Золо в 24 колене, и, следовательно, сами того не зная, носили в себе часть указаний о том, где же находится клад короля-чародея.
Вообще-то, как сказал Заклинатель, его мало интересовало спрятанное золото. Целью его была некая магическая штука, ради которой, согласно легендам, Золо и устроил этот тайник. Вот он и предложил Андрейу сотрудничество с тем, что бы, в итоге, один получил все, обнаруженное в кладе золото, а другой - древний артефакт.
Естественно, Андрей согласился. Мало того, он и к Кифе пришел, что бы предложить присоединиться к ним.
- Ты подумай, - доказывал брат брату: - Не копить по драхму в год, чтобы, если повезет, хоть как-то обеспечить свою старость, а уже сейчас, пока мы молоды, разом, сказочно разбогатеть.
- А много ли там золота? - сомневался Кифа.
- Да в книгах сказано, что у Золо даже грязь во дворце была золотой! - сказал ему Андрей.
И это яркое сравнение послужило, как будто бы, последней каплей. Хотя, если говорить откровенно, колебался Кифа больше для вида. Он бы и без того согласился. И не только потому, что устал от бедности и не видел способов разбогатеть в будущем. Возможно, себе он определил именно эту причину.
Но лукавил, ох лукавил Кифа, даже перед самим собой. Именно теперь, когда Империя взяла в свои руки управление провинцией, настойчивый и упорный труд привел бы любого, даже простого рыбака к безбедному существованию. Правда, не сразу - лет через пять, но для него такой срок был чересчур долгим. К тому же Кифа не хотел просто безбедного. Он хотел стать богачом, что бы тратить деньги без счета, чтобы построить себе не просто дом, а дворец, какой он видел однажды в Капернауме, чтобы самые дорогие шлюхи бежали к нему по мановению пальца, что бы…, что бы...
Атаман Гром - вот чьих рук это было дело. Эта он, не только неоднажды ограбил каждого в этой деревне, так еще и заразил некоторых, особенно из молодежи, страшным вирусом разбойничьей вольницы. Ведь многие, глядя на него, в тайне завидовали, что вот не сеют бандиты и не жнут, не ловят рыбу, не ткут тканей, а имеют гораздо больше тех добропорядочных, кто сеет, ловит, ткет... И, при чем сразу, без скучной повседневщины. А что жизнью рискуют, так и что же? За то у них, что ни день, то праздник...
Внешне, ни Кифа, ни другие, кто заразился, ни чуть не изменился, но внутренне, они стали похожими на ядовитых змей, только и ждущих, чтобы метнуться и нанести смертельный удар... Они уже не жили, как раньше, они ждали. Ждали момента, ждали куша,  ради  которого  можно  было  окончательно  порвать  с  прежней  жизнью и, двинуться по пути славы и приключений. По пути атамана Грома.
Вот таким кушем и стало для Кифы предложение Андрея.
 За два с лишним годам, что прошли с тех пор он вытоптал пыль на дорогах вдоль всего побережья, он возмужал, стал вором и подлецом, сменил имя с жалкого Кифы, на более увесистого Петра, и все это время, жажда легкой наживы, как болезнь, разъедавшая его мозг, прогрессировала.
И вот теперь он лежал с искалеченной ногой, с иссеченным лицом, в разодранной одежде, с ножом в руке и без гроша в кармане в кустах на обочине дороги. Лежал, и в том странном состоянии, которое кто-то быть может назвал бы сном, а кто-то бессознательным забытьем, навещали его лишь жуткие личины, в которые его воспаленный разум превратил лица знакомых и давно потерянных друзей.

15. Пробуждение Петра.
Он бы так еще долго лежал, но дьявольские рожи, которые являлись ему в его видениях, были столь ужасными, что он, мучимый кошмарами, конвульсивно дернулся, раз, другой, и, надо же такому случиться, одно из движений пришлось на его раненую ногу. Новый приступ невыносимой боли рывком вернул его в сознание, и Петр, застонав, сел, пытаясь сквозь хлынувшие из глаз слезы, разглядеть, где он находится.
Светало. Вокруг были кусты и туман, который клубился и плыл, плыл и клубился. Где-то, совсем рядом журчала река.
 Петр выполз из кустов на тропинку и увидел, что он находится совсем рядом с мостом через Кедрон. Не успел он как-то осмыслить свое открытие, как услышал за спиной чьи-то шаги.
Петр посмотрел на кусты, на нож, который, как ни странно, он продолжал держать в руке, с трудом сдерживая стон, кое-как поднялся на ноги и, оскалив зубы, стал ждать путника. Тот не заставил себя долго ждать.
Туман расступился и перед Петром явился Иккар, с кровавой ссадиной над левым глазом, смертельно уставший, который шел, тупо глядя себе под ноги. Наверное поэтому он не заметил ни поджидавшего его Петра, ни как тот, не издав ни звука, бросился на него, занося руку для удара.
Подвела рана на ноге. Вместо того, чтобы вонзить Иккару нож прямо в сердце, Петр споткнулся, еле удержался на ногах и лишь полоснул его по плечу, после чего навалился на противника всем весом, не столько с тем, чтобы его побороть, сколько используя его, как опору. Они вцепились друг в друга и молча стали топтать траву, уже покрытую росой, пытаясь, один отцепиться, а другой не отпустить и, изловчившись, снова пустить в ход свое оружие.
Наконец Иккар заметил рану на бедре Петра и ухитрился зацепить по ней ногой. Петр с диким воем упал но землю, и тут же, в отчаянном выпаде попытался ужалить его ножом в пах, но Иккар уже отпрыгнул назад. Он метнулся влево, вправо, а потом бросился прочь, напролом через кусты, оставляя поверженного Петра в одиночестве.
- Стой! - кричал Петр ему в след. Ярость помогла ему вновь подняться на ноги, и он, сильно хромая, попытался бежать следом за ним; - Стой, гад! Половина моя! Моя! Имею право!..
Впереди раздался сильный всплеск, но Петр не услышал или не обратил на него никакого внимания. Поэтому берег Кедрона появился перед ним столь неожиданно, что он не удержался и шлепнулся в воду с небольшого обрыва.
Течение тотчас подхватило его, завертело, закрутило, и вот уже Петр не видел берега, ни кустов. Вокруг была лишь журчащая вода и туман над ней.

16. Рыбаки и рыба.
В месте, где Иккар бросился в воду, по причине широкой котловины, начинавшейся почти от самого моста, река замедляла свой бег.
Вот почему Иккара, пока он плыл к противоположному берегу, снесло всего шагов на тридцать ниже по течению. Уставший и промокший до нитки, он, еле волоча ноги, выбрался на поросшую травой песчаную косу, да так и упал плашмя, силясь отдышаться. Его фальшивая борода отклеилась, обнажив гладко выбритый подбородок, и Иккар отбросил ее в сторону.
Но передохнуть ему этим утром было не суждено.
- Ну и ну, - услышал он: - Иван, ты только посмотри, что это тут к берегу прибило.
Иккар оторвал голову от мокрого песка и увидел шагах в десяти, на фоне кустов ракиты, два человеческих силуэта, размытых туманом.
- Это наверно рыбак, - издевательски предположил тот, кого назвали Иваном: - Где твоя рыба, рыбак? Много наловил?
-  Идем с нами, и мы сделаем тебя ловцом человеков, - подхватил его спутник, после чего оба довольно заржали и двинулись к Иккару.  
Судя по виду - это были натуральные разбойники. Заросшие, вооруженные до зубов, одетые во что попало. Причём детали одежды у них резко отличались по цене и по качеству. Здесь залатанные штаны соседствовали с шёлковой рубахой, а та, в свою очередь, контрастировала с давно не мытой шеей и золотой цепочкой с амулетом на ней.
- Послушай, брат Яков,- сказал Иван своему спутнику, проходя мимо Иссы, к самой воде: - Хорошее место.
- Хорошее,- равнодушно согласился Яков идя следом. Он был моложе брата и носил длинные тонкие усики, что, вкупе с узкими глазками и небольшой налысо бритой головой, делали его похожим на варвара с востока.
- И с моста не видно, - продолжил Иван, оглядываясь по сторонам.
- Хорошее место, - повторил он и повернулся к брату: - Здесь.
- Здесь так здесь, - пожал плечами тот и, сунув два пальца в рот, заливисто свистнул.
Пока Иван сидел на Иккаре, и, придавив его коленом,  деловито, связывал ему руки за спиной, на сигнал Якова вдали откликнулся другой свистун, а пару минут спустя на берег вышли несколько человек. Трое из них, судя по внешнему виду - сообщники братьев, толкали впереди себя двоих, со связанными за спиной руками, с мешками на головах и верёвочными петлями на шеях. Обоих пленников, носивших доспехи имперских пехотинцев, усадили на землю. После этого разбойники опять скрылись в кустах.
По знаку Ивана, мешок с одного из имперцев был снят и Иккар увидел, что это - Лонгин, красный от гнева, с наливающимся синяком под глазом, разбитым носом и кляпом во рту.
Увидев, кто оказался его похитителем, он что-то замычал и пару раз дернулся, проверяя крепость верёвок.
- Узнал, - констатировал Яков.
- Ну что, дядя,- присел перед Лонгином Иван: - Не ожидал?
Если бы взглядом можно было испепелять, он бы уже превратился в кучку праха, столько ненависти было в глазах имперца.
- Догадываешься, что тебя ждёт? - спросил Иван, с улыбкой глядя на него и шёпотом, почти на ухо Лонгину, продолжил: - Око за око, зуб за зуб. Так нам деды завещали. И отцы.
На последнее предложение Иван сделал особое ударение.
Как бы в продолжение его слов, кусты вновь раздвинулись и на берегу опять появились три разбойника, которые привели сюда пленников. Только на этот раз они принесли на себе здоровенный, метров пяти, тёсаный из сосны, крест.
Хакнув, “крестоносцы" скинули свою ношу рядом с Лонгином, но у того на лице не двинулся ни единый мускул. Сделав дело, разбойники уселись кругом и, достав кто откуда мятые куски лепешек, сыр и длинные полоски вяленого мяса, стали не спеша все это жевать, обрезая особо жёсткие места ножами.
Яков с лопатой в руках подмигнул им:
- Не погнушаюсь ради такого случая, - и, поплевав на ладони, принялся копать яму.
- Ты может сказать чего хочешь? - спросил Иван: - Или попросить о чём?
С этими словами он вытащил кляп изо рта Лонгина, готовый, впрочем, тут же засунуть его обратно. Однако тот не стал звать на помощь, лишь глубоко вздохнул и прокашлялся.
- Ну со мной дело ясное, - сказал он сипло: - А он вам зачем?
Лонгин кивнул на своего собрата по несчастью, всё ещё с мешком на голове, сидевшего неподалёку и дрожавшего мелкой дрожью.
- От нас ещё ни один имперец живым не уходил, - ответил Иван: - Это наш с братом зарок после папенькиной смерти.
Тут взгляд Лонгина остановился на Иккаре:
- А он? Он же не имперец.
- Он ещё хуже, - подал голос Яков: - Он вам продался. Шакал...
- А если я вам скажу, что он тут не причём?.. - начал было Лонгин, но Иккар не дал ему договорить:
- Перестань. Зачем им живой свидетель. Попадись им сейчас дитё, они бы и его не пожалели...
Он сидел на песке и смотрел перед собой, время от времени, сплёвывая попавшие в рот  песчинки.
- Ну это смотря какое дитё, - гоготнул на его слова Иван: - Если б девка была, то может ещё и пожила бы. Верно ребята?
Два его соратника, закончившие к тому моменту трапезу, промолчали, а третий, ковырявшийся ножом в зубах, промычал безразлично:
- Н-ну.
- Готово, - сказал Яков, вытирая рукавом лоб: - Можно пробовать.
- А чего пробовать? - махнул рукой Иван: - Устоит, куда денется. А не устоит - подопрём.
- Уж больно мне нетерпится, - пояснил он брату и другим членам шайки. Разбойники вдруг разом заговорили, поднялись со своих мест, схватили Лонгина и потащили к кресту. Положив имперца на сосновый шест, они стали привязывать его руки к перекладине: в локтях и запястьях. Лонгин не сопротивлялся, но, на всякий случай, ему снова заткнули рот кляпом. Один из разбойников достал из кожаной сумки на поясе деревянный молоток, два здоровенных ржавых гвоздя и передал всё это братьям. Молотком завладел Иван.
- Куда? - заревел он на брата, который ткнул гвоздём в ладонь Лонгина: - В запястье устанавливай, дубина!
Он размахнулся молотком, да так и замер...
 Прямо на глазах стемнело, поднялся сильный ветер. Из невесть откуда взявшейся тучи засверкали молнии, сопровождаемые раскатами грома. Затряслась земля, а на берег вдруг накатила волна в момент вспенившегося Кедрона. Да такая мощная, что крест, вместе с привязанным к нему Лонгином, подняло и потащило в реку, расшвыривая оказавшихся на пути разбойников.
Иккара волна сбила с ног и тоже потянула за собой, но он, кашляя и отфыркиваясь, сопротивлялся как мог, поэтому остался на берегу в компании с выброшенной из недр реки рыбой и прочей живностью, вроде лягушек.
Буря вмиг достигла своего апофеоза - молнии били беспрестанно, всё ближе и ближе. В их свете Иккар видел, как братья, сражаясь то с ветром, то с волнами, так и не дали реке унести их жертву. Как второй пленный имперец, сбитый ещё первой волной, упал на песок, его накрыло с головой, подтащило к самому берегу, и теперь он дёргался, пытаясь встать хотя бы на колени. Как другие разбойники бегали между снующими то на берег, то с берега, потоками воды и подбирали имущество, которое то и дело пыталась выкрасть у них река. Одна из молний ударила прямо в берег, неподалёку, и вот уже летят они в стороны, вместе с паром и брызгами, ослеплённые и оглушённые, с выпученными от ужаса глазами.
  Не только разбойникам - всем досталось, в том числе и Иккару, который от яркой вспышки и последовавшим за ней раскатом грома, на некоторое время ослеп и оглох. Все это сопровождалось странным и весьма болезненным ощущением судороги во всем теле. Поэтому он не сразу заметил, что внезапно ветер, как по мановению волшебной палочки, стих, причём абсолютно, река вошла в берега, и молнии все до единой погасли.
От резкого контраста - то безудержный ураган с оглушительным грохотом, то вдруг полнейшее безветрие, у Иккара зазвенело в ушах. Хлюпнув носом, он вытер его о плечо и обнаружил на одежде кровавые разводы.
В наступившем полумраке, туча-то никуда не делась и всё так же вилась над этим местом, клубилась и, казалось, наливалась гневом, чтобы вновь излить его на землю, Иккар увидел, что сцена, на которой разыгрывалось распятие Лонгина, не потеряла ни одного действующего лица. Братья Иван и Яков, намертво вцепившись в крест, лежали на нем у самой кромки воды, мокрые, в водорослях, перемазанные песком и илом. Остальные разбойники находились ближе к кустам, все трое на четвереньках, вывалянные в мокром песке, и, почти синхронно, трясли головами, пытаясь вернуть себе зрение и слух. Чуть поодаль, на боку лежал, не двигаясь, второй пленный имперец. Впрочем, мешок у него на голове то вздувался, то опадал, из чего следовало, что он тоже живой.
Прищурившись, Иккар посмотрел на место, куда ударила молния. Там дымилась небольшая воронка, на краю которой, откуда только она взялась!, стояла высокая статная фигура в плаще серебристого цвета в надвинутом на голову капюшоне. Только сейчас до него дошло, что этот некто в плаще что-то говорит. напряг слух, но увы, поспел только к самому окончанию.
 -... дважды, - как раз закончил незнакомец низким, но певучим голосом.
Разбойники заметили пришельца еще позже Иккара. Иван с Яковом, даже не обернувшись, стали оттаскивать крест с Лонгином от воды. " Шалишь, падаль! Не уйдешь," - плевался и кашлял при этом Иван. 
Их сообщники терли себе кто глаза, кто уши, и только вскрик одного из них: - О! А это еще кто такой?! - заставил их всех оставить свои занятия и уставиться на незнакомца. А тот все еще стоял неподвижно на краю воронки, и из-под капюшона никак нельзя было рассмотреть его лицо.
Иван, прищурившись, посмотрел на пришельца и с деланной досадой проговорил:
 - Эдак и веревок на всех не хватит. Локоть, Бздынь, Обух! Ну-ка гляньте, что это за истукан тут у нас объявился.
 Названные разбойники, не спеша, двинулись к застывшей фигуре в капюшоне. Один из них, названный Бздынем, подойдя, подцепил кончиком своей сабли край плаща:
 - Это кто у нас тут такой грозный?
  Капюшон упал на плечи незнакомца, и все увидели, что он скрывал женское лицо необычайной красоты.
 - Баба! - выдохнул разбойник, от неожиданности даже выпустивший край плаща. А она шагнула к нему почти вплотную, как-то по особому скрестила свои руки на груди, резко их развела в стороны, и стоявший перед ней Бздынь двумя окровавленными кусками, не издав ни звука, упал к ее ногам.
Оставшиеся разбойники встали, как вкопанные, глядя то на нее, то на бездыханное тело своего товарища. Незнакомка же брезгливо встряхнула пальцами, и обвела взглядом всех присутствующих. Но, не оценивая противников, а в поиске кого-то. Взгляд ее остановился на Иккаре, и она, не спеша, двинулась к нему, не обращая на остальных никакого внимания. А те замерли, словно окаменели, но все же это были видавшие виды душегубы, так что замешательство их было недолгим.
 - А ну стой, сука! - это Иван с обнаженной саблей, забыв про крест, бросился незнакомке наперерез. За ним решительно шагал бледный, как смерть, Яков.
 - Локоть, Обух! Чего встали?! Бабы испугались?
 Названные разбойники, будто очнувшись, с ревом бросились за женщиной, а та, подойдя к Иккару, остановилась и смерила его оценивающим взглядом. Спокойно так, будто не настигали ее сзади четверо разъяренных головореза. Вот уже и сабли занесены, готовые изрубить незваную гостью в мелкую капусту. Еще миг и... 
 В этот момент незнакомка волчком развернулась к своим преследователям, плащ ее распахнулся, как два огромных нетопыриных крыла, раздалось леденящее душу шипение, и она, сделавшись будто выше, сама метнулась на встречу преследователям.
 Распахнутый плащ закрыл от Иккара происходившее. Он лишь услышал дикие вопли одного за другим разбойников, которые, правда, тут же прерывались, да в стороны летели тяжелые темные брызги. Фигура, которую скрывал теперь от Иккара серебристый плащ, источал что-то вроде синевато-зеленого сияния, по крайней мере, именно в такие цвета окрасились лица Ивана и Якова, вновь застывших на месте.
 - Смертные, - голос незнакомки был по-прежнему низким и певучим: - Сделайте еще шаг, и я отправлю вас следом за этими тремя.
Братья переглянулись и остались неподвижными.
 - На колени! - продолжила женщина.
Нехотя, они выполнили и это ее приказание. Тут же сияние погасло, плащ опустился, и пришелица вновь повернулась к Иккару. Все такая же прекрасная, если бы не затухающий кроваво-красный отблеск в ее зрачках. Веревки, которыми был связан Иккар, вдруг ослабли и сами собой опали на песок.
- Мне поручено передать тебе заслуженную награду, - сказала незнакомка. Она коснулась его лба ("... дует, дует ветер с ароматом бессмертия..."), и он, охнув, упал на колени.
  - Отныне не знать тебе ни старости, ни болезней. Ходи по свету и славь славу Того, Кто дал тебе жизнь вечную.
  - Столь велика награда за услугу столь малую, - прошептал Иккар. В глазах его стояли слезы, но женщина уже отошла от него и приблизилась к коленопреклоненным разбойникам.
 - Братья Воанергес, сыновья Грома Зеведеева, разбойники, насильники, душегубы, отныне не носить вам оружия: ни меча, ни копья, ни даже иглы сапожной. И за все зло, принесенное вами, да подвластны будете всякому злу и насилию. Отныне не дано вам ответить даже на пощечину. И быть посему до самой вашей смерти.
В лицо братьям ударил заряд ветра с песком, и они с воем упали на землю, корчась в муках. Это оружие, которого у каждого из них было в достатке, стало нещадно их жечь.
Женщина глянула на Иккара - тот все сидел на коленях и, раскачиваясь, повторял, как молитву;
- Столь велика награда за услугу столь малую...
- Ничего, ты ее еще не раз отработаешь, - сказала она ему, но он, похоже, ее не услышал.
Ударом в ладоши, женщина заставила подняться крест, к которому был привязан Лонгин, щелчком пальцев развязала удерживавшие его веревки, и имперец грузно упал у подножия креста. Мешок с головы его товарища по несчастью вдруг с хлопком устремился вверх и в сторону, поднимаясь все выше навстречу с все клубившейся над ними тучей.
 Выпученные глаза Малха, а это был, естественно, он, немало позабавили его освободительницу, и она с улыбкой поцеловала его в лоб.
 - Ступайте с миром, - сказала она имперцам, и те, измученные событиями этой бесконечной ночи, тут же ушли куда-то по направлению к Гефсимании, не попрощавшись и даже ни разу не оглянувшись.
 Женщина вернулась к Иккару.
- Поменьше хвались своим бессмертием, - посоветовала она ему: - Во-первых - сочтут сумасшедшим, а во-вторых, я думаю, немало найдется желающих проверить, сможешь ли ты вечно жить без головы или с ножом в спине. Предупреждаю сразу - не сможешь.
Иккар склонил голову в знак того, что услышал ее слова, но вдруг поднял на нее глаза, полные муки и сказал срывающимся шепотом:
- Я раньше не боялся умереть, а теперь -  буду.
- Хорошая шутка, правда? -  женщина уже не улыбалась: - Не хуже той, что отмочил ты.
Туча над ними внезапно обрушила на землю новую порцию бури, которая длилась всего несколько минут, а когда так же внезапно прекратилась, то никакой женщины в серебристом плаще рядом с Иккаром уже не было. Лишь братья Воанергес, стеная и всхлипывая, корчились неподалеку, пытаясь избавиться от ставшего теперь им таким ненавистным оружия. 
Чистое голубое небо и восходящее солнце над головой всех живущих возвещало им начало нового дня, а может быть, кто знает, и новой эры.

17.  ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
 На этом, пожалуй, и стоит прервать этот рассказ. Хотя он, если посудить, является лишь прологом той истории, которая длится уже не одно тысячелетие и, смею надеяться, заканчиваться в обозримом будущем не собирается.
 Время играет со мной злые шутки, и за давностью, события, люди и нелюди переплетаются между собой в моей памяти, а то и вовсе - меняются местами, и тогда я, как и все, начинаю верить в то, что потом выдумали всякого рода благовестцы.
 Но каждый год в тот самый день мне снится один и тот же сон, и я снова вспоминаю, как темной безлунной ночью в конце весны журчал поток Кедрон, чьи быстрые воды разделяли Гефсиманский сад на две неравные части.

                                                            КОНЕЦ...