Памятник стойкости

Памятник стойкости

«Маленький зимний духовой оркестрик» был слеплен за месяц.
Тришкин – гобой, Козлов – флейта, Шнайдер – валторна, Блынов – туба, Фикин – фагот. Аркадий Агафонович Силязень, как идейный вдохновитель, взялся дирижировать. Хотя и не умел. Остальные тоже, по их словам, «консерваториев не кончали», но хотя бы правда учились играть. 
   Блынов, к примеру, год и полтора месяца брал уроки игры на тубе. Было это, правда, почти полтора десятка лет назад, да и прогульщиком он был изрядным. Но тем не менее… Нет, менее, конечно же, но ведь учился же человек! Что пристали-то? Почему именно я вообще должен защищать этого бездаря?! Не могли про Шнайдера спросить?  Он в военном оркестре пять лет отыграл! Или если не с него начать, так с Козлова, который до сих пор два раза в неделю по вечерам наигрывал что-то своё, ибо чужого уже не помнил. Нет же, про Блынова подавай! Нужна была туба – и всё. У него она хотя бы была и он знал, как с ней обращаться.
   Пару недель они порепетировали и объявили о новом концерте. Старый был провальным.
Концерт был назначен в честь полнолуния, ожидаемого 13 декабря. Соответственно в ту же дату. Погода стояла недекабрьски тёплая, поэтому решили выступать не в помещении, а на центральной площади, хоть и в пальто.
   Когда наступил тот долгожданный день, они заиграли перед малочисленной ввиду прошло-какофонного выступления публикой. То ли они всё же хорошо порепетировали, то ли подействовало полнолуние, но они заиграли так вдохновенно и красиво, что постепенно начали стекаться жители со всех концов микрорайона.
   Вскоре уже заполненная площадь рукоплескала оркестрику. Сами музыканты лишь периодически переглядывались и, не смея прерваться, дабы не спугнуть птицу удачи, играли и играли.
Холодать начало резко и внезапно… Небо, нагнав тучи, разразилось ливнем. Самые слабые зрители тут же ретировались. Но многим ещё было жаль покидать мокнущих музыкантов, которые так усладили слух.
   Но, как обычно вопреки прогнозам, похолодание продолжилось и буквально за пару часов столбик термометра упал ниже нуля. Зрители разбежались. Остались слушать лишь те, чьи окна выходили на площадь.
   Участники же оркестра, испуганно переглядываясь, продолжали играть. Они сознавали, что так хорошо не играли никогда и, скорее всего, никогда уже не смогут. Переглядываясь, они кивали друг другу, показывая согласие играть и играть, несмотря на холод.
   Между тем продолжало холодать и начало смеркаться. Промокшая от дождя одежда музыкантов замёрзла и ограничивала движения. Руки уже дотягивались не до всех клапанов музыкальных инструментов и не в полную силу дирижировали.
   Аркадий Силязень, оглядев оркестрик, прослезился, что при следующем моргании не дало ему разомкнуть веки. Остальным участникам подумалось, что он прикрыл глаза в приступе вдохновенного волнения, и они заиграли ещё увлечённее.
Внезапно смолк фагот. Фикин был самым тщедушным членом оркестра. Все скосили глаза на него, но нет, он не отлынивал от дела. Морозное дыхание, клубившееся вокруг их инструментов, отсутствовало у фагота.
   Вскоре затих гобой, потом, закашлявшись, умолкла и валторна. Блынов и Козлов переглянулись. Каждый увидел по сильному духом человеку, посиневшему и заиндевевшему, но непреклонному. Они посмотрели на своих товарищей, уже недвижимых, они успели уловить последние еле различимые взмахи бьющейся в агонии дирижёрской палочки, они снова посмотрели друг на друга. Козлов, как мог, покачал головой. Блынов, как мог, кивнул.
   Они заиграли пуще прежнего. Флейта и туба. Самый маленький и самый большой из духовых оркестровых пели о единстве, стойкости, мужестве и верности… И многие снова прислушались, лёжа в тёплых кроватях…
   Блынов, этот прогульщик и бездарь, был ещё и большой обжора. Скорее всего как раз его тюленьи слои жира, благодаря которым туба не казалась такой уж большой у него в руках, и стали тем фактором, который оставил его последним из играющих. Туба уже не играла, а рыдала…
   Блынов смотрел на Козлова и на глазах его выступили, так некстати в этот мороз выступили слёзы… Тубе оставалось всплакнуть всего несколько раз…
   Наутро много слёз было уже вокруг музыкантов.
   Промёрзшую скользкую брусчатку заливали слёзы и водка.
   Через неделю губернатор, до которого дошёл слух о «Стойком зимнем оркестрике», как теперь именовали бывших музыкантов, узрев всё самолично, повелел представить оркестрик к награде и, построив вокруг героев помещение, поддерживать вечно минусовую температуру любыми способами.
   Немало отчаявшихся музыкантов возвращались к любимому занятию, посетив холодный музей «Стойкого зимнего оркестрика»…