Паренек из Уайтчепела

эпизод двадцать первый

Констебль Саймон в сопровождении Джека и мисс Блэкни вежливо постучал в дверь библиотеки...

– Войдите! – отозвался мистер Чендлер, и обе троицы замерли друг против друга, словно две непримиримые стороны на боксерском ринге.

– Смотрю, вы обзавелись сторонниками, – улыбнулся констебль Саймон, прикрывая за собой дверь. – Что ж, было бы странно, не сделай вы этого...

– Вы, как я вижу, тоже не сидели без дела, – в тон ему отозвался мистер Чендлер, глянув в сторону Джека и девушки.

Джеку казалось, что они присутствуют на давнишнем спарринге, истоки которого берут свое начало задолго до случившихся в поместье событий. Чендлер и Саймон походили на двух львов, борющихся за первенство в прайде... Если первый был сама мрачность и крайняя сосредоточенность, то второй – полная ему противоположность: задор и насмешливость. Превосходство...

В дверь постучали, и на пороге появилась Анна Чендлер:

– Я хотела узнать на счет завтрака... – начала было она, но, почувствовав повисшую в комнате напряженность, замолчала.

– Проходите, проходите, – произнес «констебль Саймон». – Вас это тоже касается, моя дорогая!

От неуместной фамильярности у женщины вспыхнули щеки, а Эдмунд Чендлер, не выдержав, воскликнул:

– Вы – самозванец, сэр! – голос его сочился искренним возмущением. – Вы обманом проникли в наш дом, втерлись в наше доверие и делали вид, что вы наш друг. Кто вы на самом деле такой? Отвечайте немедленно.

Мнимый констебль Саймон снисходительно улыбнулся, вроде как нападки юноши заставили его повеселиться, не более того.

– Вы правы, – произнес он, слегка пожав плечами, – настоящий констебль Саймон, толстый боров с безусым лицом, отдал Богу душу где-то посреди Ментонской пустоши, где я его и оставил в одном исподнем. Не думаю, что он смог пережить эти морозы, пусть даже жира в нем было в избытке, можете мне поверить.

Бессовестная кичливость подобного признания исторгла из груди молодого Чендлера полный шокированного изумления вздох.

– Говорите, кто вы такой? – вскричал он в справедливом негодовании, и его оппонент усмехнулся:

– Спросите об этом своего отца! Ему ли не знать обо мне всего.

Едва его полный презрения смешок затих под сводами комнаты, как мистер Чендлер, вскинув свой револьвер, навел его на говорившего и нажал на курок. Боек ударил по ударнику, однако выстрела так и не последовало...

– Осечка, мой дорогой братец! – усмехнулся «констебль Саймон». – Ты стал слишком небрежен – сытая жизнь разнежила тебя. – И словно в полнейшем недоумении: – Не думал же ты, что я позволю тебе разгуливать с заряженным револьвером в кармане? Это было бы так... самоубийственно, так необдуманно с моей стороны. А я, – он отбросил на мгновение свой полунасмешливый тон, – привык обдумывать свои действия наперед, как и ты, я полагаю. Разве не так, братец?

Мистер Чендлер молчал, лишь жилка на виске мучительно дергалась да подрагивал в руке все еще зажатый в ней револьвер. И тогда в разговор вступила миссис Чендлер:

– О чем вы говорите? – спросите она. – Чего вы желаете добиться, упорно называя моего мужа своим братом? У моего супруга не осталось никого из родных. Тем более братьев...

«Констебль Саймон» посмотрел на нее в упор:

– У мистера Чендлера, – выделил он особым акцентом, – братьев, возможно, и не было, моя дорогая леди, а вот у вашего супруга он есть. И он сейчас перед вами!

– Ложь! – вскричал Эдмунд Чендлер, стискивая кулаки. – Все это чистой воды ложь. – И в сторону отца: – Отец, почему вы молчите и позволяете этому человеку наговаривать на себя?! Скажите хоть что-нибудь.

Но Чендлер продолжал молчать... Только выдохнул, как долго задерживающий дыхание человек, и схватился за левую руку.

– У меня есть доказательства, – произнес «констебль Саймон», извлекая из кармана несколько наспех сложенных бумаг. Ему удалось перехватить метнувшийся к дивану взгляд Чендера и он продолжил: – Да-да, мой дорогой братец, ты проявил небрежность, не бросив их вовремя в огонь. – И пояснил остальным присутствующим: – Это бумаги из портфеля бедняги Ричардса, которые наш уважаемый хозяин успел припрятать прежде, чем все мы сбежались на прозвучавший в комнате выстрел. Вот поглядите, – он передал бумаги мистеру Баррету, – это свидетельства о рождении и браке, и оба выданы на имя Роберта Грира. – Теперь он поглядел в глаза миссис Чендлер: – Боюсь, самозванец не я, миссис Чендлер, – произнес он, – а ваш муж! И я могу рассказать вам, как это произошло.

Слишком шокированный, чтобы произнести хоть слово, Эдмунд Чендлер молча глядел на проставленные в документе о браке даты и имена его матери и... отца. Остальные казались не менее пораженными... И мнимый констебль Саймон начал свой рассказ:

– Роберт родился совсем слабым, хворым, как и многие дети нашей матери. Девочки у нее и вовсе не задерживались: помирали в первый же год, и ничто с этим нельзя было поделать. Доктор, вызванный по случаю его очередной болезни, сказал матери, что тот долго не протянет: мол, у мальчика слабое сердце, и в сыром климате Новой Англии ему долго не прожить. Работы у отца тогда практически не было – мы едва перебивались на крохи, зарабатываемые материнским шитьем – а потому было решено оставить насиженное место и перебраться в Техас... Там, как поговаривали, было неспокойно: в основном из-за индейцев, – зато шло строительство железной дороги, и у отца могла появиться постоянная работа, а у Роберта – шанс пережить первый год своей жизни. Сказано – сделано... И вот мы уже трясемся в белой кибитке по необъятной прерии, а маленький Роберт лежит на материнских руках и знать не знает, на что сподвигло родителей его появление на свет.

– Мне понравилось на новом месте, – продолжал «констебль Саймон» с неизменной полуулыбкой. – Свобода... там в прериях была свобода, о которой я и помыслить себе прежде не мог. В первый же день на новом месте нас навестил местный священник, настоятельно советовавший отцу, научиться самому да и меня научить управляться с револьвером. Сказал, без этого умения нам в Техасе не выжить... Мне тогда шел девятый год, и от одной мысли об оружии у меня кружилась голова. Я понял, что нашел свое место! Что родители этим переездом преподнесли мне самый лучший подарок из всех только возможных. И уже через пять лет я сбежал с проезжим траппером, направляющимся к верховьям реки Миссури, где якобы водились бобры с особо густым, переливающимся на солнце мехом.