Пари Парижа

Глава 2

2

Кольмар, Франция

    Набрав в прокуренные лёгкие побольше воздуха, Люсиль постучала в дверь. За время своего отсутствия она не послала домой никаких телеграмм, никаких открыток, никаких весточек. Почему? Она и сама не знала. Наверное, боялась, что разбудит свои чувства и захочет вернуться домой. Боялась узнать, что её семьи больше нет. В таких условиях нельзя было давать чувствам волю, потому они и притупилсь. Правда, она молилась. Чтобы все были живы. Каждое утро и каждый вечер возносила она просьбы к Небесам так, как умела и как подсказывала ей душа. Это и укрепило её в вере, хотя она никогда не верила ни в Бога, ни в судьбу. И хотя она начала в них верить, не говорит о том, что Бог как-то связан с судьбой. Но Люсиль и вовсе об этом не задумывалась.

    Она стояла за дверью, в промозглом подъезде, где снарядом или чем-то ещё разгромило дверь и стену. Теперь здесь гулял ветер. Но Люсиль привыкла не придавать несуществующего значения вещам, да и людям, потому что расставаясь с ними можно было умереть. И эта боль будет посильнее физической. 

    За дверью послышался шорох. Радостные детские крики. У Люси сердце упало в желудок, пропуская несколько ударов к ряду, а по телу разнёсся дьявольский жар - казалось, она так не волновалась тысячу лет, - живы!!! Они живы! Она быстро прочла молитву, стараясь унять волнение, заставляющее потерять контроль над своим же телом - её начало знобить и она нервически дёргалась сильнее от того, что пыталась унять свою дрожь. И только молитва давала ей утешение и говорила о том, что она человек. Всё хорошо, всё пройдет. Ей казалось, что она сейчас умрёт, так сильно сердце её вылетало из груди. Она сейчас онемеет от дрожи или просто упадёт в обморок. Иначе не могло быть.

    Дверь открылась и на пороге показалась полная женщина с впалыми щеками и множеством морщинок на желто-бежевом строгом лице. Её глаза орехового цвета, глубоко посаженные, уже не были такими добрыми, какими помнила их Люсиль, впрочем, и до войны они добротой не особо отличались - скорее, снисходительной строгостью. Они глядели с внимательностью сокола, настороженно и колко. На её песочном лице до войны не было столько морщин...

- Господи! - женщина схватилась за грудь, прижав к ней кухонную тряпку. Люси прекрасно знала, что это всего лишь дань долгой разлуке - у её матери такое здоровье, что даже русский сибиряк позавидует. Впрочем, многое могло успеть измениться. Да и страдать бы Вероник долго не стала, если бы она, Люсиль, умерла. Такова суть французской души! C`est la vie ("Такова жизнь", - франц). - Люсиль! Господи Боже, Жан! Жан, дочка приехала! - Люси улыбнулась. Ей казалось, что всё это происходит не с ней. Люсиль так долго прокручивала у себя в голове варианты этой первой встречи с семьёй, что то, как она на самом деле прошла, впоследствии просто стёрлось из её памяти. 

     А матери, казалось, главное предупредить мужа (она всегда о нём заботится), чем поздороваться с дочерью, с которой не виделась так бесконечно долго. 

    В проходе нескончаемого тусклого коридора появился сухой тощий старичок с газетой в руках. Он выглянул, так же настороженно, как и его жена, да и кожа была у него такая же песочно-белая, и пригляделся. Вот у кого было действительно плохое здоровье - его лысая голова трясётся так, что, наверное, все мозги ходят ходуном. Он всё такой же.

- Люси! - скрипучим голосом проговорил он, осторожно, трясясь, но имея неимоверную силу воли, приближаясь ко входу. - Мы ждали тебя нескончаемо долго. Дочка.

    Сухое слово. Странная пауза, но именно его слова заставили её пожалеть о всём содеянном. Оставить семью ради денег!.. Но деньги эти ради семьи. Люси взяла себя в руки. Теперь она контролировала каждую мышцу тела, так что стояла, как солдат, по струнке. Люси улыбнулась улыбкой, какой обычно улыбаются взрослые дети старых родителей.

    Потом утихли детские возгласы и из гостиной выглянула пухлая девочка с голубым бантом на каштановой голове, а за тем и мальчик с каштановыми волосами и головой красивой, правильной формы, но он предпочёл прятаться, держась за косяк гостиной. Да Люси и без того бы его не заметила - для неё не существовало сейчас никого, кроме собственной дочери. Да, но это удел всех детей военных лет - прятаться и бояться. Всех, но не её. Девочка была одета в великолепное пышное платьице, сшитое, как Люси угодала, из праздничной скатерти, которую она хорошо помнила ещё с детства. Её расстилали по воскресеньям и когда приходили гости. Скатерть эта всегда пахла крахмалом и чистотой.

    Ребёнок, тут же признав кто перед ней, кинулась к Люсиль, вопя:

- Мама! Мама приехала! - она пронеслась по коридору и в считанные секунды оказалась в объятьях присевшей на корточки Люсиль, быстрее, чем отец успел обнять свою вернувшуюся дочь.

- Доминика, малышка, я тут, рядом. Ты скучала по мамочке? - Люси гладила дочку по шёлковым блестящим кудрям. У неё тоже когда-то были такие... Боже, как она благодарна своим родителям за то, что они сохранили её дочери жизнь! Казалось, у Люсиль в лёгких совсем не осталось воздуха - всё исчезло из-за восхищения, любви, бесконечной любви к этой жизни.

- Скучала, но бабуля сказала, что ты обязательно вернёшься и ты вернулась! - Люси улыбнулась. Искренне улыбнулась, улыбнулась всей душой, улыбнулась так, как уже давно не улыбалась, так, как улыбаются матери детям. И улыбалась она не только потому, что перед ней её родная кровинка, часть её самой, часть её души, её дочь, но ещё и потому, что нашла сходство Вероник и самой себя, пронесённое через войну и жизнь - эта их неугасимая надежда, которая не умирает. И что её им дарит, тут абсолютно ясно - Небеса. Только на них одна надежда. Но разве может она, Люсиль, верить в Бога, после всего того, что успела сделать?