Пасифая. Легенда о Белом быке

Пасифая. Легенда о Белом быке

Марине Юшкевич - за светлое тепло и поддержку

Ве-ра...

Она часто прикидывала, если бы имя другое, что тогда? Но другого имени ей не было. Только это, большое, почти каменное, без плавности, шероховатое.

Медленно, по-выходному ленясь, умылась, рассматривая себя в зеркале. И устроилась в солнечной кухне, не одеваясь. Кинула халат на диванчик, села на него, поджав крупные босые ноги, взяла в обе руки горячую чашку с кофе.

Книга лежала перед ней, откинув первые рваные страницы, на солнце казавшиеся еще более желтыми.

Надо бы автора посмотреть, где-то еще в серединке на полях должно быть мелко написано, вспомнила Вера. - Потом, потом...

***

Флейты ныли, тянули длинные звуки и тимпан сновал по бахроме их редким резким звоном.

- Девушки соткут нам полотно музыки, вышьют голосами узор старинной песни и украсят драгоценной своей красотой! - Минос отставил недопитый кубок, но забыл разжать пальцы и, дернув рукой, вылил остатки вина себе на колени. Сидящая напротив девушка фыркнула, прикрыла рот ладошкой. Сверкали камни в дешевых перстнях, блестели над краем ладони глаза.

Царь сел прямо, расставил колени. Смотрел на темное пятно, плывущее по орнаменту хитона - в хмеле оно продолжало расплываться. Нашарил на столе гроздь винограда, захватил горстью, отрывая, давя круглые ягоды, и бросил в девушку. Пока она смеясь, ловила мокрые шарики на высокой груди, подхваченной снизу узорной лентой, Минос вгрызся в истекающую соком гроздь.

- Я выпью твой сок, как из этого винограда, моя красавица. Видишь, в нем совсем нет семечек. Одна лишь сладость. Как тебя зовут, озорница?

- Левканоя, повелитель, - собеседница приподняла подол туники, проверяя, не закатились ли ягоды к загорелым ногам.

- Лефф-канн... О боги... Левк-анн... Будешь сегодня - Изюм. Нет, слишком сочна. Будешь без имени. Иди сюда, ты!

Левканоя опустила подол, встала и плавно ступая новыми сандалиями, обошла стол. Остановилась, ожидая приказа.

Царь сгреб в кулак мокрый от вина подол хитона, кивнул:

- Иди, ближе. Услади своего повелителя, дева.

Колыхалось перед глазами полотно музыки, вились бесконечные звуки, огонь светильников мазал колено и рассыпанные по согнутой спине темные волосы рабыни. Минос смотрел перед собой, иногда морщился, встряхивал большой головой и щурил глаза. Рабыни плели танец поверх музыки, водорослями изгибали руки и шеи. Он двинул коленом, оттолкнул от себя голову:

- Я... иду в спальню. Только выпью. Будь там, покажут. Кто подарил тебя? Когда?

- Капитан корабля, мой повелитель. Сегодня утром. Купил для тебя в Тиринфе.

- Хорошо. Иди. П-покажут, где купальня

Рабыня поклонилась и пошла к выходу, рукой вытирая рот.

***

Зазвонил мобильный и Вера резко отодвинула книгу. Плеснул кофе из задетой чашки.

- Да?

- Все еще злишься?

- Нет.

- Как мало слов.

- Жалею.

- Меня?

- Нет, слов на тебя.

За окном прогудел самолет, вылетел из левого угла, сверкнул задранным носом и пошел по диагонали вправо, за раму, в большое небо.

- Ну, что ты молчишь?

- Прости, занята.

- У тебя же выходной! Вера, Ве-руш-ка... Ну, прости дурака. Ты умница, взрослая, мы же обещали друг на друга не давить! Вот и... Она же просто студентка. Сту-дент-ка! Хочешь приеду?

- Я занята.

- Чем?

- Книгу читаю.

Она нажала кнопку. И не убирала палец, пока экран не погас. Отнесла телефон в комнату, бросила на постель и снова ушла в светлую, горячую кухню

***

Левканоя лежала на спине, сомкнув ноги, - одно колено чуть согнуто. Как учила старая гетера, дергая больно то за руки, то за волосы, приговаривая:

- Даже уйдя от осла, ты должна иметь вид невинный и робкий, - даже если тело твое не помнит, что такое одежда, и с твоей постели вставали один за другим десяток гоплитов. ...Но тот, кто придет следом и увидит тебя - робкую и в страхе, должен увидеть и то, что можешь дать. Пусть тело само говорит...

И снова дергала руку, выворачивая по парчовым подушкам, сухими ладонями стискивала колени, показывая, - если одно чуть выше другого, то под руном видно розовое, секретно от мужчин натертое по краешкам киноварью:

- Сама не придумывай! До тебя были, состарились, умерли, и после тебя будут. Сперва выучи то, что не требует сердца. Потом станешь думать и делать. Если позволено будет выжить.

...Минос гремел в каменном коридоре, пел, путая слова. Вошел вслед за черным рабом и уставился на обнаженную рабыню, на темные волосы, раскиданные вокруг лица. Задел негра, идя к ложу, заскакали по стенам отсветы факела и фрески ожили, переплетая мужские и женские тела. Огонёчки пробежали по граненым бусинам пояска поперек смуглого живота лежащей.

Он хмыкнул, сдирая хитон, и рухнул на мягкое тело. Левканоя выгнулась навстречу, закрывая глаза, сделала меж бровей складочку страдания и рот округлила ожиданием наслаждения. Учили.

Факел кивал огнем, дергал полумрак, и мокрая мужская спина становилась красной, будто облитой кровью.

- Я силен, - говорил царь, хрипло дыша в маленькое ухо. Позвоночник его извивался темной сороконожкой. Чмокала в духоте комнаты мокрая кожа, прилипая, отрываясь. Статуей стоял черный раб. И только держащая факел рука со вздутыми мускулами, подрагивала в такт звукам, которые все убыстрялись. И...

В наступившей тишине приползла из коридора слабой змеей музыка пиршества. Звериный рык Миноса раздавил ее, обрушил на Левканою напряженное мужское тело. Утихая, был подхвачен женским криком. Заметался по углам свет факела.

Минос сполз с бьющейся рабыни и, глядя на расползающийся у ее бедер комок пауков, мохнатых многоножек и схожих с бычьими жилами ядовитых змеек, стукнул кулаком по тусклой парче подушек.

- Эфеб, уберешь ее. Проклятая Пасифая, с ее проклятым проклятьем! Бабы!