Пастух ледяных лошадей

Пастух ледяных лошадей

С незапамятных времён зимними метелями, весенними капелями, летними градами, осенними листопадами управляли волшебники. Поначалу-то они вместе с обычными людьми жили, пока не полюбилась сыну княжьему дочь Зимнего царя. Ни людям, ни волшебникам не по нраву это пришлось. Все обиды старые, затаённые всплыли, упрёки скрытые вслух прозвучали. В пух и прах разругались, влюблённых разлучили, да в разные стороны разъехались.

С тех пор и возникло волшебное царство о четырёх сторонах: Летняя, Осенняя, Весенняя и Зимняя. Люди рядом не селились, старались дальними дорогами обходить, да вот у Зимней стороны не устояли. Уж больно места рядом хороши оказались. Долина, холмами от семи ветров прикрытая, река полноводная, земля плодородная, луга разнотравные, рощи берёзовые — подарок Божий, не иначе. Так и назвали селенье: Богдановка.

Люди в Богдановке смирные жили. Соседям не докучали. Разве что детки в сторону земель волшебных глазёнками любопытными сверкали. Но идти туда не смели. Помнились кому бабкины сказки страшные про ведьму-Вьюгу, про лиходея Бурана, а кому, из особо пытливых да настырных, вожжи отцовы. Хотя, и правду, чудно было глянуть на полосу раздельную, особенно летом. По эту сторону — травы зелёные, солнышко ясное, по ту — сугробы снежные, метель такая, не зги не видать. Волшебники тоже деток своих пугали, чадушки-то у всех одинаковые. А уж чем пугали, кто их, волшебников, ведает, но ни один на сторону людскую не ступал.

А ещё в Богдановке дивных белоснежных лошадок выводили. Такими и князьям не зазорно владеть. Из дальних сторон за лошадьми приезжали, золотом платили, не скупились. Пастухи в почёте были, достаток какой-никакой имелся. Не так, чтоб как у старосты, но тоже не малый.

Староста в Богдановке и сам владел большим табуном, а пасти его доверял лишь Митрию, лучше всех в деле пастушьем толк знающему. Помогали пастуху родная внучка Жалейка и приёмыш Тихон.

С младенчества Жалейку дед растил-пестовал, женка его, да сын со снохой во время последнего мора в одночасье угасли. А Тишку Митрий у купцов, что за лошадками приезжали, выкупил. Приглянулся пастуху сиротка, мальчик на побегушках. Больно на сына без времени ушедшего похож — смирный, добрый, курице голову не отрубит. К тому же Жалейке одногодка — всё внучке не одной расти.

Так и жили. На послушного Тихона Митрий не нарадовался, а вот шустрой Жалейке не раз приходилось от дедова наказания улепётывать. Ну так она с младенчества шумна была, голосить прекращала, лишь когда на жалейке, рожке пастушьем, играли, за то и прозванье получила. Постарше стала, тоже с рожком не расставалась, на поясе носила, вроде как оберег. Как в девичество вошла, дед за проказы лупить по мягкому месту перестал, но выговаривал частенько:

— Да кто ж тебя, заполошную, замуж возьмёт?

Жалейка лишь смеялась:

— Не бойся, дедка, коли никого не найдётся, за Тишку пойду.

Тихон лишь фыркал, что тот конь, но не отнекивался.

Долго так Жалейка отшучивалась, до тех пор, покуда не заметила, как братец названный с подружкой их, дочкой старосты Матрёной, переглядываются. В ночном дело было. К слову сказать, староста дочь свою единственную с пастухами отпускал, пусть о приданом своём тоже позаботится. Половину табуна хотел староста помимо прочего приданого за дочерью дать. Лелеял мечту Матрёну за купца сосватать. Правда матушка его, бабка Матрёнина, на то ворчала: «За купца-то не напасть, да кабы после не пропасть». Да не слушал староста матушку.

Так вот, про ночное. На этот раз табун на дальнем лугу пасся, том, что от земель волшебных рядышком. Митрий со внуками да Матрёной у костра вечеряли. Похлёбки поели, кваску попили. Тут-то Митрий некстати вспомнил, как внучка гусака на соседских парней натравила, и своё завёл:

— Эх, Жалейка, да кто ж тебя такую заполошную замуж возьмет?

Жалейка только рот раскрыла, чтоб о Тишке помянуть, да тут же и захлопнула. Заметила, как подружка с братцем друг на друга глядят, как за ручки тайком держатся. А ведь и дедке ответить надобно, привыкла, чтоб за ней слово последнее оставалось. Тряхнула кудряшками рыжими, из косы выбившимися, в жалейку подудела и задорно запела:

— Ко мне принц приедет в дом

На коне на ледяном!

Копытца точёные,

Уздечка золочёная.

— У кого копытца, у принца? — усмехнулся Тихон.

— У коня! — в один голос возмутились Жалейка с Матрёной и засмеялись.

Митрий лишь рукой махнул и в шалаш спать отправился. Бормотал по пути, что хоть волшебники и не в чести, но такого счастьица как Жалейка, он и им не пожелает. Вскоре бормотание сменилось похрапыванием, умаялся Митрий, быстро заснул.

— А скажи, подруженька, принц твой красив будет? — спросила Матрёна.

Тихон чуть не подпрыгнул от возмущенья.

— Всё бы вам, девкам, принцев!

Дочка старосты засмущалась, косу русую в руках затеребила, прошептала:

— Так то же песня, а мне по сердцу больше пастухи.

Тихон тоже смутился, на щеках румянец выступил.

Жалейка продолжила петь:

— Принц прискачет зимним днём

На коне на ледяном.

У порога встанет.

В сердце моё глянет,

И умчимся мы вдвоём

На коне на ледяном.

За судьбинушкой-судьбой

По дорожке снеговой.

Допев, Жалейка задумалась, да молвила:

— А права подруженька. Это только песня. Принцы мне и даром не надобны. Вот на пастуха бы волшебного глянула, как он с конями ледяными управляется.

— Хорошо ты, девица, поёшь, складно, — раздался незнакомый голос. Жалейка вздрогнула, Матрёна ойкнула и прижалась к Тихону, потянувшемуся за кнутом, мало ли, кто пожаловал, вдруг лиходей какой. Гость незваный вышел на свет от костра и поздоровался: — Снежной зимы вам.

— Ну, здравствуй, коли не шутишь, — строго ответил Тихон.

Девушки же во все глаза рассматривали пришлого. Молод, чуток их постарше будет, высок, в плечах широк, русоволос, на лицо приятен. Одёжа не здешняя, видать, дорогая, сапожки на ногах сафьяновые. За сынка бы купеческого приняли, да только когда гость повернулся, отблеск костра в глазах его светом синим полыхнул.